Чтобы разрядить обстановку, а более того, из любви к своим «орлам» и желания сделать им добро, Александр объявил, что берет на себя уплату долгов, сделанных его солдатами. Он решил поступить благородно. Благородство неблагоразумно, зато красиво, а он любил красивое. Царь немало удивился, узнав, что его благие намерения были истолкованы совершенно превратно. Солдаты испугались, что Александр хочет выведать, кто из них живет не по средствам, проматывая немалое жалованье, которое он им платил. И лишь после того, как Александр объявил об анонимности процедуры, солдаты стали предъявлять свои долговые обязательства. Эта курьезная акция человеколюбия, воспринятая поначалу с таким недоверием, обошлась Александру в 20 тысяч талантов и вызвала в нем очередное недоумение по поводу странностей человеческой натуры.
— Люди, как видно, могут быть или идиотами, или негодяями. — Александр прошел по покоям Таис, раздеваясь на ходу: отстегнул кривой меч-ксифос, снял свой пурпурный плащ, льняной панцирь и бросил, куда пришлось. Таис привычно шла следом, собирая и раскладывая вещи по своим местам.
— Что, совсем замучили тебя твои бараны? — посочувствовала она.
— Чему нет предела, так это человеческий подлости и глупости! Разгребаешь эти авгиевы конюшни, как приговоренный, и все без толку. Затопить их, что ли?
— Вот бы правда! — мечтательно, не в тон мрачно-насмешливому Александру, отозвалась Таис. — И остались бы мы с тобой одни, как Пирра и Девкалион. Моя вечная мечта! И чтобы не создавать новых людей… ну их!
Александр с интересом глянул на Таис, забыв о раздражении.
— Хотя тебе ведь нужны твои негодяи и идиоты, иначе, чью породу ты будешь исправлять, — улыбнулась Таис. Эта улыбка, как ветерок, развеяла остатки его недовольства. Он положил свою ладонь ей на затылок, под теплые волосы, поцеловал мягкие губы.
— Знаешь историю Гесиода? Он до старости странствовал по Греции, желая научить людей справедливости, однако успеха не добился. Для того чтобы он продолжил свое благое дело, боги дали ему еще одну жизнь, молодость, а с ней и красоту. Она его и погубила. Хотя, нет, красота не губит, погубили люди — идиоты и негодяи, братья одной красотки, которая не смогла добиться его любви. Они убили великого поэта, который хотел улучшить мир и людей, и бросили в море, как собаку. Вот так… Он старался уговорами, а я — силой. Результат один — никакого, — в его голосе снова прозвучали горькие ноты.
— Как много ты знаешь, мой милый, — Таис попыталась увести его от грустных мыслей.
— Еще бы не знать. Меня шесть лет Аристотель нагружал знаниями, как баржу камнями. Лет в 13 родители решили, что я отбиваюсь от рук, и стали думать, на что бы я мог тратить свою неуемную энергию. Папа решил, что мне надо девку хорошую, мама возмутилась, что он хочет сделать из меня такого же кобеля, как он сам, — царь рассмеялся.
— Ты что, был при этом разговоре?
— Да. Так меня оригинально воспитывали. Сошлись на Аристотеле. Но я и его помучил. Я был правда ужасный, я это только сейчас понимаю. — Александр поднял глаза к небу. — Если я чего-то не понимал, например, в математике, я спрашивал, нет ли другого, королевского, пути объяснения, — Александр рассмеялся. — Ему это нравилось. И когда не понимал, и когда так говорил.
— Видимо, не часто случалось? — догадалась Таис.
Таис была рада, что он забыл о своем недавнем «разочаровании в людях» и вовсю иронизировал над собой.
— Да, это было большое везение. Мы нашли друг друга. Мне было интересно учиться, ему — учить. Сначала три года в Миезе, в нашей чудесной пещерной школе у священных источников, потом, когда надо было помогать отцу, — в Пелле. Иногда в уроках по политике принимали участие родители. Мне особенно запомнилась оценка демократии мудреца Анахарсиса — бывшего раба-скифа. Он удивлялся, что на народных собраниях предложения вносят люди умные, а их обсуждают и принимают люди глупые. Вот мы и вернулись к началу разговора, — усмехнулся Александр.
— Я хоть и воспитана в демократии, но не могу не согласиться…
— Да и в монархии не иначе: несмотря на то, что я сам вношу и сам принимаю, все равно приходится убеждать…
— …идиотов и негодяев, — закончила за него Таис.
— Недопустимо идти против требований времени, не замечать тех изменений, которые назрели в жизни. А еще лучше — опережать их. Но не зря говорят: если хочешь нажить врагов, попробуй что-то изменить. Люди инертны и не понимают того, что я уже понял. Потому-то и приходится убеждать или… заставлять. Ты права, что в демократии, что в монархии приходится иметь дело с одними и теми же людьми. Хотя в монархии есть свои преимущества. Политику в демократии, тому же Демосфену, приходится врать, что его предложение нужно в первую очередь народу, что для него на первом месте благо народа, а собственные амбиции… вообще ни на каком. Я же могу сказать, что то, что я хочу, в первую очередь нужно мне. Но мне важно благо народа, так как оно в конечном итоге — мое благо. Но немножко честней получается…
Он задержал взгляд на Таис: разделенные на прямой пробор и связанные в простой хвост волосы как черный шелк облегали ее головку и рассыпались в пышные волны, заканчивающиеся локонами. Ясные серые глаза нежно смотрели из-под длинных ресниц. «Странно, — подумал он совершенно не к месту, — с Гефестионом я мысленно всегда разговариваю, слышу его, а Таис — вижу…»
— Вот, к слову, — продолжил Александр, — любимый анекдот моего отца тоже про демократию: «В народном собрании идет суд черепков об изгнании Аристида Справедливого. (Великий афинский политик.) Один неграмотный гражданин, не зная Аристида в лицо, просит его написать собственное имя на остраконе. — Аристид пишет и спрашивает: „А ты знаешь Аристида?“ — „Нет, но уж больно надоело вечно слышать о нем — справедливый, да справедливый“.» Я ничего не имею против демократии, ты знаешь, я за многообразие и разнообразие во всем. Но опыт истории учит, что чего-то полезного и прогрессивного можно добиться только очень крепкой властью.
— Скажи, почему люди стремятся к власти? — спросила афинянка.
— Власть — это сила, возможность. Что может бессильный человек? — Ничего. Но, если ты хочешь совершить в жизни что-то важное, оставить в мире след, тебе нужны люди. А так как люди по собственной воле редко вершат великие дела, то нужно их вдохновить, показать путь. Для этого нужна власть. А она, как и все на земле, имеет хорошую и плохую стороны. Поэтому важно следить за тем, чтобы она, во-первых, служила добру и, во-вторых, не испортила тебя самого. Папа мой после Херонеи так возгордился собой, что приказал рабу трижды в день напоминать ему: «Ты только человек!» — Александр рассмеялся воспоминаниям. — Да, папа у меня был с юмором.
Он опять шутил, слава богам.
— А слава?
— Платон хорошо сказал о жажде славы: человек стремится избежать смерти, и лишь слава дает ему бессмертие. Какие ты мне сегодня вопросы задаешь! — усмехнулся он, потянул ее к себе и посадил на колени, лицом к лицу. — Слава — это любовь людей. А любому человек важно уважение и любовь современников и потомков. Если тебя поминают добрым словом, значит, ты не напрасно прожил жизнь. То есть, пока о человеке помнят — он жив.
— Все хотят славы и власти?
— Не знаю, не забывай, что я царь, и рассуждаю, как царь. Вот Калан, например, считал, что власть, слава — все это суета сует, и главное в жизни — найти внутренний покой, когда у тебя нет ни мыслей, ни желаний, и ты бесстрастно наблюдаешь мир и себя, ничего не оценивая. В такие моменты в человеке пробуждается божественное, и если человек в гармонии с собой, ему вообще ничего не надо. Что ж, каждый вправе думать так, как он хочет. Может быть, есть люди, которые хотят прожить жизнь безвестной серой мышью. — Александр улыбнулся. — А ты-то сама? Разве ты не хотела власти надо мной? Еще как хотела!
Они замолчали, испытывающе глядя друг другу в глаза.
— Значит, ты в моей власти? — улыбнулась Таис.
