– Это к плодородию, – засмеялся Багси и крикнул в дом: – Сара, иди, дорогая, сюда, тебе подарки друзья принесли!

Вышла молодая, очень красивая еврейка с яркими сочными губами и приятной улыбкой.

– А это вам и женщинам этого дома! – Фрэнк подал ей заранее приготовленную коробку с пластинками. – То, что я сумел сделать благодаря вашей помощи.

– Ты, дорогой, лей мед, да не пересласти коржик. – Вилли нарочито нахмурился. – Мы тут все хоть животы надорвем, а так, как ты, петь не сможем. От Творца нашего дар тебе перепал.

– А меня вот что беспокоит. – Багси обнял присевшую рядом Сару. – Плохого человека мы образумить сумеем. А кто талантливого поддержит? Вижу, не всегда государство разумно этим богатством распоряжается. А значит, помочь должны те, у кого сила и средства есть. Я, Фрэнки, на тебя большие виды имею. – Он обаятельно улыбнулся.

– Буду рад оправдать доверие. – Лицо Фрэнка озарилось подобающим случаю вдохновением. В голове же его быстро пронеслось: «Кранты!», а затем еще одна мысль: «Вот бы такого заполучить в друзья!» Багси Зигель ему очень понравился.

Получив официальное освобождение от воинской службы по медицинским показаниям – из-за болезни уха, Синатра завоевал себе врагов: пресса упорно муссировала тему его отлынивания от армейской службы, неприкрытое донжуанство, амбициозность и неукротимый нрав. Доводились до сведения общественности десятки случаев, мягко говоря, неэтичного поведения звезды: нажал на агента, вытряс гонорар, устроил скандал в газете, едва не избил музыкального критика… А уж тех, у которых певец соблазнил жену или возлюбленную, было не счесть. Пресса перемывала любимчику публики все косточки, но никакие ее выпады не могли противостоять охватившей страну «синатромании».

Настоящий прорыв в карьере Синатры произошел в декабре 1942 года, когда он подписал шестимесячный контракт с Paramount Theater – самым большим и престижным концертным залом Нью-Йорка. Это была прямая дорога к славе, признанию и деньгам. Прежде за один месячный ангажемент в оркестре Бенни Гудмана Синатра получал пять тысяч долларов – предельно высокий гонорар по тем временам. Но теперь ему предстояли вожделенные сольники! Весь вечер самому держать зал! Да не какой-нибудь, а самый привередливый… Первый концерт был назначен на канун Рождества.

Гримуборная, видавшая величайших певцов и музыкантов, выглядела шикарно: вишневый штоф на стенах, хрустальные бра, украшенная позолотой старинная мебель. Огромное зеркало, обрамленное лампочками, отражало элегантного молодого мужчину в темном костюме. Незнакомец – властный, требовательный, рафинированно-аристократичный – занял место задиристого, амбициозного Фрэнки. Какие еще «клозетные турне»? И что за «отчий дом» в Хобокене – этой сточной канаве? Джентльмен в элегантной «тройке», серой шляпе с широкой лентой – все в тон и все самого лучшего вкуса – наверняка родился в графском замке. Он умеет держаться с важными собеседниками, его симпатии ищут сильные мира сего, перед ним заискивают люди могущественные, и любая женщина теряет голову, стоит лишь поманить пальцем…

– Да, стоит лишь поманить пальцем! – Фрэнк продемонстрировал своему отражению задиристо вздернутый подбородок.

– Заткнись! – осадил его парень из зеркала. – Подумай лучше, как не дать петуха в «Прощай, весна!». Помнишь, тогда, в открытом зале? А? Мурашки по спине…

– А ты не пугай! Я знаю, мне положено сейчас трепетать. Молить Всевышнего позволить мне, червяку, совершить чудо – спеть так, чтобы зал лежал от восторга… Фигу! – Фрэнк показал в зеркало крепкий кукиш. – А я вот не боюсь. Не боюсь – и все тут! Я верю в себя и в свою удачу… Ты-то знаешь, что это правда… – Фрэнк слышал шум, доносящийся из зала, какие-то спорящие голоса у двери. – Я их всех порву! – пообещал он своему отражению, сделав соответствующий знак рукой.

И подумал: «Вот сейчас прямо тут рухну на ковер и сдохну от страха!»

Перебранку в коридоре прервал властный голос Эванса. Послав кого-то подальше, агент без стука распахнул дверь. Его дорогущий смокинг, несмотря на атласные лацканы, был щедро посыпан пеплом. Даже плечи занесло «пургой», впрочем, возможно, это была перхоть. Импресарио не переставал удивлять Фрэнка: бездна вкуса, энергии – и эта демонстративная неряшливость, словно посылающая светские условности в известном всем направлении.

– О! – Эванс картинно раскинул руки. – Именно то, что я хотел. Молодец, парень! Шляпа – это круто! Совершенно скрывает твои роскошно торчащие уши.

– Полегче на поворотах, Эванс. – Глаза Фрэнка угрожающе сверкнули. – И этим, что натолклись в зал, хорошо бы вести себя поприличней. Уже, наверное, запаслись тухлыми яйцами и ждут…

– Здесь лучше идут помидоры… – Эванс еще раз оглядел своего подопечного и опустился в кресло: – Должен тебя кой о чем предупредить… Там полный зал твоих фанаток, кое-кто уже бьется в истерике…

– Не может быть… – оторопел Фрэнк.

– Тише, дорогой. Ты хоть подумал, зачем здесь я – Джордж Эванс, великий имиджмэйкер?

– Поддержать…

– У меня задача другая – создать из тебя мегазвезду. При минимальных капиталовложениях. А в этом деле главное – подсказать толпе тип поведения. Они должны испытывать высший кайф от пения кумира, доходя до умопомрачения. До умопомрачения! Это тебе по силам. Я еще в самом начале заметил, что дамы от тебя буквально впадают в транс!

– Да, и обозвал меня хиляком.

– Хиляк, обожаемый женщинами! На них я и сделал основную ставку в завоевании толпы. Но толпой ведь надо руководить! Вот этим я и займусь… – Он помахал руками, изобразив дирижера.

– Спасибо, надеюсь, рассчитываю… – Фрэнк покосился на репродуктор, вежливый голос из которого приглашал мистера Синатру на сцену. – Мне пора.

– Ни пуха… – подмигнул Эванс.

– К чертям! – Фрэнк сдвинул шляпу чуть набок и под трели звонка покинул комнату.

Первое отделение он провел как под водой! Уже не новичок на сцене, он чувствовал странное раздвоение. Хлыщ в шляпе шептал в микрофон какие-то слова, а Фрэнки из Хобокена стоял рядом, психовал и грыз ногти.

Кончилось все как-то неожиданно. Пижон в шляпе умолк, картинно раскланиваясь, а зал взвыл… Святая Дева Мария, такого он еще не видел! Разве только по телику, когда показывали турнир мирового первенства по боксу и громила Черный Бил положил в нокаут норвежского дебила. Беснования! Крики, визги, свист – аж страшно.

Занавес рухнул перед его носом. Да это же антракт! За кулисами уже ждали, повисли на плечах, жали руки, совали цветы. Липкие от помады горячие женские губы впивались в его щеки, в воротник сорочки… Он сам не помнил, как оказался в гримерке.

– Здорово тебя отделали! – порадовался ждавший там Эванс. – Ну, как? Хорошее звучание?

Фрэнк бросил шляпу. Снял пиджак:

– Помыться бы – рубашку хоть выжимай. И вся в помаде. Не хватает еще, чтобы сюда ввалились сейчас Нэнси с мамашей.

Эванс протянул ему вешалку с чистой рубашкой и полотенце:

– Охладись.

Пока Фрэнк мылся в душе и переодевался, Эванс рассказывал ему о своем пиаровском трюке.

– Я нанял девушек и, подробно проинструктировав их, рассадил среди зрителей. Девушкам полагалось вздыхать всякий раз, когда ты затянешь лирическую балладу, визжать, когда прозвучит слово «любовь», и биться в экстазе, когда ты протянешь руки в их сторону. Девчонки отлично справились, завели толпу и… Ты сам слышишь, что там делается… Сирена, кажется… значит, вызвали «скорую»!

– Твои штучки сработали… А я вроде как и ни при чем? Сбоку припеку?

– Не горячись, сицилиец! Знаешь, как отныне тебя будут величать? «Мистер Голос»! Я подбросил идейку критикам. Неплохо, а?

…Концерт закончился триумфально. А за ним другой, третий… Полгода сольных выступлений, неистовств зрительного зала, полицейских нарядов, разгонявших фанаток, – полгода славы, о которой Синатра и не мечтал. Не мечтал потому, что никогда такого еще не было – повального сумасшествия, охватывающего зал при звуках голоса певца. Наемные красотки уже не требовались. Фанатки до хрипоты вопили «браво!», визжали и даже натурально падали в обморок от полноты чувств. Газеты писали, что на концертах Синатры происходит невиданное – тысячи поклонниц пытаются прорваться в зал, запрудив всю улицу! После предновогоднего концерта в «Парамаунте» дверь, ведущая за кулисы, была заблокирована жаждущими автографа девчонками. А спустя несколько дней американские газеты уже пестрели заголовками: «Битва пяти тысяч фанаток за возможность взглянуть на Фрэнка Синатру».