– Просто я всегда волнуюсь, когда Фрэнки нет дома. – Нэнси держала, не отпуская, его руку. – Дурочка, да?

– Самая умная дурочка на свете! – Фрэнк покрыл поцелуями горящие щеки Нэнси. – Красавица, умница моя…

Чертыхнувшись про себя, Долли вышла из комнаты. Надо было все же треснуть по затылку этого блудного кота!

Вскоре Нэнси родила премиленькую дочку. Принимала внучку сама Долли. Она плакала и приговаривала: «Дожила-таки, старая кляча!»

Девчушка получила имя матери – Нэнси, так захотел Фрэнк. Он души не чаял в малышке. Но… но разве у него было время на возню с ребенком? Наконец-то он прорвался к настоящей музыке!

Если Джеймс открыл Синатре путь к славе, то Дорси привел его к ней. Однажды, наблюдая за тем, как Дорси играет на тромбоне, Фрэнк с изумлением обнаружил, что тот не вдыхает воздух полной грудью, а лишь приоткрывает уголок рта. Фрэнк решил попробовать делать так же, пользуясь голосом, как музыкальным инструментом. Он понимал, что с его легкими далеко не уйти, и с бешеным упорством развивал их, часами плавая в бассейне, задерживая дыхание: туда – сюда, вдох – выдох. Судьба вознаградила его за усилия: со временем голос приобрел выразительное звучание. Критики уверяли, что «вокальный стиль Синатры родился из подражания манере игры на тромбоне Томми Дорси – мягкой, лиричной и очень плавной, с музыкальными фразами, переходящими одна в другую почти без перерывов. Синатра применил этот прием к своему вокалу, и именно тогда возник его неподражаемый, вкрадчивый стиль, который захватывал сердца аудитории, особенно женской, сразу и навсегда».

Теперь имя Синатры стояло в афишах в первой строке и набрано было жирнее других. Да он и впрямь стал гвоздем программы. С новым оркестром Фрэнк записал свои первые свинг-хиты: Night and Day («Ночь и день»), This Love of Mine («Моя любовь»), I’ll Never Smile Again («Я не буду больше улыбаться») – самую забойную композицию, в будущем ставшую участником Зала славы Грэмми. И еще целую обойму песен, мгновенно получивших необыкновенную популярность. Шестнадцать из них в течение двух последующих лет побывали в первой десятке хит-парадов.

Он стоял у окна своей комнаты, сверля взглядом чертову громаду Манхэттена на той стороне Гудзона. Мальчишеская фигура, тонкая шея, острый кадык. На дне голубых глаз, умеющих обволакивать лаской, – колючки упрямой злости. Ему двадцать шесть – почти старик. Он рвался, толкался, напрягал жилы, из кожи лез вон, а все еще – мелкая сошка, поющий итальяшка, каких много.

Да, он кое-чего достиг! Записи с оркестром Томми Дорси, выступления в радиошоу… Хиты, много хитов! Все это бесило еще больше. Теперь, когда он понял, чего стоит на самом деле, довольствоваться малым просто не мог! Разве о такой известности он мечтал? Спроси на улице, кто знает фамилию Синатра – разве что перезрелые матроны и прыщавые девицы. Синатра не в первой десятке. Он не из тех, кого шоферы возят на лимузинах к концертным залам, чей каждый шаг описывают газетчики, не скупясь на определения «суперстар», «голос номер один», «самый популярный певец Америки». Ничего страшного, скажете? Ха! Да иначе ему незачем жить. Черт! Вот так и продают душу дьяволу. Только бы вырваться из этой жалкой дыры!.. Фрэнк поддел носком ботинка и отфутболил на шкаф вышитую подушку, которую помнил с детства. Букет пышных роз на вишневом атласе. Розы выгорели, атлас расползся, выпустив на обозрение свалявшуюся пожелтевшую вату. Двадцать шесть лет в этой дыре, впереди еще столько же. Доживать свой век среди жалкого хлама!

В таком настроении, накатывавшем все чаще, он был невыносим. Только подвернись кто под руку – накричит, обидит. А то и сбежит из дома дня на три. Нэнси кормила малышку на кухне, Долли тихо орудовала у плиты. Она уже не призывала на помощь мужа. Даром что сицилиец – тряпка! А Фрэнки совсем разбушевался, того и гляди, мебель крушить начнет.

Скрипнула дверь, в комнату заглянул отец.

– Ты не спишь? И у меня что-то ни в одном глазу…

– Садись, па. Рассказывай. – Лежа на кровати, Фрэнк тоскливо смотрел в потолок. Он знал, что старикан любит поговорить, а не с кем. Дома одни бабы.

– Второй день дождь льет – как прорвало. Все косточки ноют, что мне на ринге размолотили. И кой черт я тогда мальцом полез драться? Задиристый был, так и тянуло померяться силой. Да и потом от бокса не отставал. Вокруг ринга у нас в Италии крутились интересные люди. Самые интересные, если хочешь знать. – Мартин огляделся, присел на диван. – Что-то не ладится, сынок?

Фрэнк рывком вскочил. Лицо исказилось от гнева:

– А что ладится?! Нет, ты скажи: чему тут радоваться?! Раньше я хоть знал, кому вломить как следует. А теперь! Ха! Куда ни глянь – звезды, звезды! Один я – карлик, под ногами великих путаюсь. На фото, на киноэкране, на пластинках – одни великие! Всех не уделаешь.

– Ты нашел способ постоять за себя получше, чем кулаки. Тебя слушают, Фрэнки, тебя уважают.

– Черта с два! Все только и смотрят, как подставить ножку и обойти. Даже те, кто моложе меня, уже урвали сольные концерты. Да еще снимаются в кино. О них пишут в газетах! Они дают интервью! И сшибают бабки, само собой.

– Объясни толком, что бы ты попросил у Господа?

– Па, ты стал богомольным? – Фрэнк зло хмыкнул, почесал затылок, скорчил постную физиономию: – Во-первых, благополучия моим близким. Во-вторых… Ну, это ж элементарно – чтобы не болел президент!

– Правильно отвечаешь, мальчик. – Отец сделал вид, что не заметил ироничного тона. – Может, что-то еще?

– Мне нужно сняться в кино. Иметь сольные концерты в хороших залах. Мне нужна взлетная площадка, с которой можно стартовать куда угодно! И главное – выбраться из этой дыры!

– А ты не торопишься?

– Да мне уже двадцать шесть! Только и слышу «Подожди, подожди…»! А кому нужен поющий старикан? Кросби к этому возрасту уже снялся в кино и прославился на всю Америку!

В комнату осторожно вошла Долли:

– Гусь зажарился. С капустой.

– У нас серьезный разговор. Иди, Долли, не мешай, – махнул рукой Мартин.

Вот еще манеру взял – руками махать! Долли воинственно подбоченилась:

– Я – мешаю?! Разве не я первая сказала, что мальчик должен стать певцом! Вспомните, когда приходила родня, я всегда заставляла Фрэнка петь! И все были совершенно потрясены! Потом кодлу его музыкантов, что здесь целый день паслась, до пупа кормила. А теперь – «не мешай»! Никому не нужна в этом доме. – Она проглотила ком, но слезы полились.

Фрэнк вдруг заметил, что не только обстановка в доме кажется ему обветшалой, жалкой, состарившейся. Состарились родители. Железная До плачет, отец старается скрыть одышку. И совсем они не сильные, не грозные. Доживающие жизнь старики.

– Я говорил отцу, что нам пора перебираться отсюда к солнышку, – терпеливо объяснил он. – Для этого мне нужно появиться на экране и завоевать популярность. Это будет рывок…

– Нужно, нужно… – проворчал Мартин. – А мне новая вставная челюсть нужна. И сердце здоровое.

– Будет, па! Вот заработаю и все тебе куплю – и челюсть, и сердце. – Фрэнк сжал кулаки. – Или сдохну под забором.

Через три дня Фрэнку позвонил человек, назвавшийся Джорджом Эвансом. Он сказал, что побывал на концерте биг-бэнда Томми Дорси, правда только до антракта, слышал Синатру и хотел бы встретиться с ним у себя в офисе.

– Отец! – Фрэнк еще держал трубку возле уха. – Это не розыгрыш?

– Тебе позвонил президент?

– Мне позвонил один из лучших агентов Америки! Он раскручивает звезд первой величины. Он пригласил меня на разговор!

– Иди, сынок, и поговори с ним. – Мартин даже не отложил газету. – А потом поблагодаришь от меня одного человека. Вилли Моретти – ты его помнишь. Когда-то мы с его отцом стояли на ринге. Он меня положил…