…Я понял: он умирает. В палате интенсивной терапии Лос-Анджелесской клиники, окруженный детьми и женами, взволнованным медперсоналом, безмолвными секьюрити, он тихо уходит под прощальные всхлипывания близких и замирающее пиканье аппаратов. Король, Мистер Голубые Глаза, Золотой Голос Америки, Президент шоу-бизнеса – великий Фрэнк Синатра.

Мой отец.

Я все-таки написал эти слова. И пусть кто-то сочтет меня авантюристом или психом, я вправе сказать это. Восемь последних лет я жил только мыслями о нем, я следил за ним, обдумывал в деталях почти невероятные обстоятельства моего рождения и только сейчас, в преддверии его смерти, решился высказать свою полную убежденность – никому не известный сын Фрэнка Синатры живет на этом свете уже сорок пять лет. С того момента, как в клинике Уганды жене знаменитого певца, блистательной голливудской диве Аве Гарднер, объявили о том, что у нее случился выкидыш. В эту знакомую всем историю судьба внесла одну маленькую поправку: почти семимесячный плод мужского пола весом тысяча пятьсот сорок грамм выжил. Каким образом и почему это случилось, я изложил подробно в своих записках.

Сразу же заявляю: я не собираюсь принимать участия в разгоревшейся уже борьбе за наследство Синатры. Я не рассчитываю на дешевый успех запоздалого скандала и утверждение своих прав. Я даже не намерен издавать свою рукопись, вернее, заметки, сделанные в часы раздумий. Просто соберу их в папку, в надежде… На что я, собственно, надеюсь, чего хочу? Хочу видеть его – моего отца. До слез, до сердечных спазмов. И знаю, что никогда уже не смогу сделать этого. У меня голубые глаза и его лицо. У меня смоляные волосы матери. Не доказательства? Разумеется. Да и к чему мне они? Тот, кто, возможно, прочтет эти записи, надеюсь, оценит мое затянувшееся молчание. Ни деньги, ни известность мне не нужны. Я одинок. Я болен. И нет на свете ничего, что могло бы изменить мою жизнь к лучшему.

Фантастические рассказы и мыльные оперы не в чести у серьезных людей. Но реальность зачастую куда богаче вымышленных сюжетов. Только вместо хеппи-энда, раскрывающего в финале хитросплетения странных случайностей, действительность хранит свои тайны. Пусть останется и еще одна – ни своего настоящего имени, ни подлинных имен людей, принимавших участие в моей истории, я называть не буду. Я лишь хочу, чтобы обо всем этом кто-то знал. Я гордился ими, страдал за них, стыдился и восхищался. Я любил и ненавидел их – отца и маму. Смутные чувства с примесью обиды или надежды забыты. Неразделенная любовь – вот и все, что останется от моей жизни. Жизнь уйдет. А любовь… Не правда ли, даже такая – нелепая, изломанная, безответная любовь – бессмертна?

Мартин З., май 1998 года

Осенью 1998-го я вернулся домой после продолжительного отсутствия. Среди бумаг и рекламного хлама, доставленного почтой, я обнаружил бандероль, имя отправителя которой мне ни о чем не говорило. Распечатав конверт, я начал читать находящуюся в нем рукопись и не мог остановиться, пока не завершил чтения. Записки Мартина З. поразили меня, и я долго задавал себе вопрос: что делать с ними? Подозревал мистификацию, шутку и, наконец, решил встретиться с автором. Я нашел дом и квартиру отправителя, но самого Мартина, увы, не застал в живых. Автор этих строк умер в одиночестве в мае 1998-го, через три дня после смерти Фрэнка Синатры. Он умер от разрыва сердца, пытаясь прорваться с тысячными толпами фанатов к гробу великого Фрэнки. Это я узнал от хозяйки его убогого жилья, сохранившей две толстые папки – вырезки из журналов и газет с фотографиями Синатры и Гарднер.

Признаюсь, личность великого Фрэнки мне далеко не безразлична: я неплохо исполняю его репертуар и тем зарабатываю на жизнь. Причем зарабатываю хорошо – мир помнит Мистера Голубые Глаза.

Мое скудное журналистское прошлое и простое любопытство неоднократно заставляли меня возвращаться к исписанным тетрадным листкам Мартина З. Наконец я все же сделал это: написал историю Фрэнка и Авы. Написал, исходя из записей Мартина, состоящих не столько из сведений, полученных от прессы, сколько из прозрений, которые, как он полагал, вполне естественны для сына, оставленного провидением на этом свете столь чудесным образом. Не исключено, что бедный малый страдал каким-то расстройством психики, полагая, что получил доступ к закрытой информации бытия отца и своей подлинной матери – великолепной Авы Гарднер. Как сказали бы некоторые любители фэнтези: «Черпал знание из всемирного информационного поля».

Впрочем, прозрения так прозрения! Почему бы и нет? Прошлое – материя не столь уж крепкая, потому что неизбежно проходит обработку нашего «Я».

Я следовал за материалами рукописи, убирая комментарии автора, носившие сугубо личный характер. И разумеется, изложил историю его рождения так, как она описана им самим. «Невероятно! – скажете вы. – Сомнительно!» Но ведь «самое приятное чувство – это ощущение загадочности», – уверял Альберт Эйнштейн. А Дени Дидро сказал так: «Чудеса там, где в них верят. И чем больше верят, тем чаще они случаются».

Долли Гараванте в городке Хобокен называли Железной До, и неспроста – американская жизнь превратила красотку из солнечной Генуи в крупную, волевую особу. Она вполне могла бы позировать скульптору Бартольди для статуи Свободы – сильные руки, мощный торс, героический профиль античного воина.

Здесь, в Америке, куда перебралась ее семья, двадцатилетняя Долли встретила свою судьбу – настоящего сицилийца, темпераментного, смелого, белозубого. Она громче всех визжала на боксерских матчах, когда на ринге молотил кулаками ее избранник – Мартин Синатра, выходец из самого сердца Сицилии – патриархальной Катаньи. Правда, со временем выяснилось, что юный боксер не умел читать, носил зубные протезы и к тому же страдал астмой, но все это не смутило Долли, вскоре ставшую миссис Синатра.

Девушка получила медицинское образование и стала работать в местной больнице акушеркой. «Хочешь жить, умей вертеться» – это правило Долли, ребенок из многодетной, вечно полуголодной семьи, впитала с молоком матери. Она горячо интересовалась политикой, участвовала в работе местного отделения Демократической партии, да еще ухитрялась зарабатывать на подпольных абортах. В городке, являвшемся, в сущности, пригородом Нью-Йорка, могучая деторождаемость цветного населения требовала контроля, а закон запрещал медикам прерывать беременность. Клиенток у Долли было немало, и, следовательно, на отсутствие полезных связей она пожаловаться не могла. Вскоре ее стараниями муж, завязавший с боксом, получил место в пожарной команде Хобокена и даже заслужил звание капитана. Жили молодые не бедно – за аборт Долли брала от двадцати пяти до пятидесяти долларов. Лишь одно огорчало супругов Синатра – желанный ребенок никак не появлялся…

Наконец Долли все же забеременела. Она заранее позаботилась о родах – принимать ребенка должен был лучший врач местной больницы, доктор Карло Тино, разумеется, итальянец.

Но здоровая и крепкая Долли совершила ошибку, от которой предостерегала беременных женщин: она не ограничивала себя в еде и чрезмерно «раскормила» зреющий в ее огромном чреве плод.

Роды проходили тяжело. Вопли Долли были слышны на весь квартал. Мальчик появился на свет 12 декабря 1915 года прямо на кухонном столе, залитом кровью измученной матери. Врачу пришлось прибегнуть к помощи хирургических щипцов, чтобы извлечь на свет Божий слишком крупного ребенка – новорожденный весил больше шести килограммов! Медицинские инструменты оставили на голове мальчика несколько шрамов, лишили его мочки левого уха и даже немного повредили барабанную перепонку. Что он только не придумывал потом, объясняя природу увечий. «Шальная пуля» – такое объяснение звучало, пожалуй, чаще других.