— Бывший или нет — не принципиально. У нас всегда кто-то бывший. Но дорожки выбирают разные. Нам пора обратить внимание на выращенных партией подлинно идеологических поэтов… — раздался голос литератора-партийца, — авторов типа Серафимовича, поэтов Демьяна Бедного, Кондрата Крапивы.

— Мне кажется, я доказал свою непримиримость к литературным подонкам в деле Пастернака. — Федин активно участвовал в травле Б. Л. Пастернака и был причастен к высылке А. И. Солженицына. — И прошу не забывать, что свои карточки в голодные годы люди приносили Ахматовой, а не Демьяну Бедному или Кондрату Крапиве.

— Да и не вам, смею заметить, уважаемый Константин Александрович!

…Прения готовы были разгореться, но стук трубки вождя установил тишину. Тогда прозвучал внушительный, почти ласковый голос:

— Я бы не стал пренебрегать народной любовью, а? Особенно когда речь идет о красивой женщине и патриоте. Как вы думаете, товарищи?

Сдержанные улыбки и аплодисменты поддержали мудрую мысль…

Возможно, все было совсем не так. Известно лишь, что Федин относился к давнишним, еще дореволюционным поклонникам Ахматовой. На каком-то банкете в двадцатые годы она даже сподобилась послать ему загадочный взгляд, означающий возможность продолжения знакомства. Известно так же, что Ахматова считала Сталина если не своим покровителем, то и не ярым врагом. Была уверена и с гордостью повторяла, что военный самолет, вывезший ее из окруженного Ленинграда, прислал сам Сталин.

В любом случае, с докладной Абакумова произошел перевертыш: «Казнить нельзя. Помиловать!» В январе 1951 года президиум Союза советских писателей восстановил Анну Ахматову в правах члена СП. Запрет с ее имени был снова снят. К тому же она повела себя очень правильно во время встречи с иностранной делегацией. Приехавшие из Оксфорда господа пожелали познакомиться с опальными Зощенко и Ахматовой. Анну Андреевну спросили, что она думает о Постановлении — и она, памятуя о том, что среди иностранцев и пасущих их чинов МГБ полно стукачей, бодро, не колеблясь, ответила: «С Постановлением согласна». Больше ей вопросов не задавали. Зощенко же начал что-то пространно объяснять — и этим навредил себе еще больше.

В конце мая у Анны Андреевны случился первый инфаркт, и поэтесса была направлена в больницу, а потом на восстановление в санаторий «Удельное» под Москвой.

Кроме того, в Союзе писателей было решено выделить Ахматовой, давно отягощенной заболеванием сердца и легких, летний домик в писательском поселке Комарово под Ленинградом. Царское поощрение!

— А у меня усадьба! Личная. В Комарово! — сообщила Анна Андреевна по телефону Фаине Раневской. — Как ты думаешь, княжеский титул последует?

Та помолчала, потом заметила:

— Не знала, что там есть кладбище… Извини, моя мигрень всегда ноет в сторону юмора. Могу только сказать, что если подарок отвалили, исходя из знакомой нам закономерности, следом должны дать под жопу…

В Комарово Анна Андреевна приехала одна с шофером, выделенным СП. Не стала дожидаться Ардовых — кто на съемках, кто на гастролях. Не терпелось посмотреть жилье! И еще море рядом!

Выбралась из «Москвича» — грузная, тяжелоногая, набирая песок в низкие туфли, и увидала зеленый невзрачный домик под соснами. Огляделась: песок и лес торчащих шершавых бревен, высоко где-то раскачивающий колючими шапками. Одиноко, неприглядно. Тяжело села на ступеньки крылечка «усадьбы», с трудом распрямила разнывшиеся за время поездки колени и чуть слезу не пустила: «последний приют» больше походил на ссыльное место, чем на дачу для отдыха. Или собачий домик. И куда подевались воспоминания о «сталинском ампире»? Ну что им стоило хоть загогулину резную над окном прибить? Равнодушной к жилищной эстетике Ахматовой собственный дом хотелось бы видеть повнушительней. Из чувства гармонии. После Фонтанного-то дома…

— Ну как, подходят хоромы? Здесь у всех такие, кто не семейный, — объяснил сопровождавший.

— Хорошая будка. Чего еще надо старой собаке?..

— Ключи дать, аппартаменты смотреть будете?

— Не надо ключей. Чего смотреть? Так беру. — И пошла к машине, жалея, что не дождалась Ардовых.

В Москве печалилась Нине Ольшевской:

— Там сосны, а я к ним в Царском не привыкла. Они ж все солнце заслоняют и шумят, тревожно так, сумрачно. А песок… Из ушей и из носа сыпаться будет. Вдобавок к тому, который Фаина называет «выхлопным».

— Да что вы, Анна Андреевна! Сосновый лес — самый здоровый! Там и воздух, и сушь, и земляника, и грибы, — заверил Алеша Баталов. Он умел говорить очень убедительно.

— Грибы? Вот уж занятие — с моей комплекцией с лукошком по коряжинам прыгать! Все кусты переломаю, — уже улыбалась Анна Андреевна, поверив и в землянику, и в грибы.

К следующему визиту (уже в компании Ардовых, Пуниных) природа выставила иные декорации — праздничные: лес был пронизан солнцем и птичьей трелью, что-то краснело рубиновыми гроздьями в редколистых кустах… А ромашечка! Что за прелесть эта ромашечка!

— Леш, ну ты только глянь! — Анна Андреевна торжественно оборвала последний лепесток: — Лю-бит!

— Кабы один! Тут всего поля не хватит. Придется у вашей крепости наряд выставлять, — с улыбкой опечалился Алексей.

— А вот вам специальный подарочек — не от Союза, а от матушки-природы. — Ольга отошла от крайней сосны, корни которой прикрывала растопыренной юбкой-клёш. — Как подготовились?

— Красота-то писаная! Чудеса в решете. Рыжики? — склонилась Анна Андреевна.

— Лисички. Они стайками растут, никогда червивыми не бывают, а на вкус — сладкие.

Кряхтя, дама в лиловом нарядном платье села прямо на ковер сосновых игл, сняла с шеи иностранной расцветки платок, расстелила на траву и стала собирать в него грибы, осторожно выкручивая ножки, а не вырывая, чтобы не повредить грибницу, — как учили в Слепнево.

Потом аккуратно чистила, затем жарила…

Жизнь среди сосен сложилась: «будка» стала любимым домом «странницы», сосны — подругами. Мебелишку — не богатую, но самую необходимую — в комнатки завезли, книги и вещички Акумы переправили. И не зарастала с тех пор к зеленой Будке народная тропа. Анна Андреевна повадилась собирать лисички, любила застолья и даже проследила, чтобы были посажены цветы — причем многолетние.

В Будке ее опекали Лев Аренс с женой. Аренс, брат первой жены Николая Пунина, великолепный старик с длинной седой бородой, с раннего лета ежедневно отправлялся на велосипеде купаться в холодном Щучьем озере, расположенном неподалеку…

Именно в Комарове Анна принимала обычно гостей из-за границы, и там же летом 1962 года на даче профессора Алексеева она встретилась с американским поэтом Робертом Фростом…

Осенью следующего года ей передали английский журнал с очерченной карандашом статьей: «В северном вестибюле Национальной галереи в Лондоне, — прочла Анна Андреевна, — открыта серия напольных мозаик Б. В. Анрепа «Современные добродетели». На мозаичном панно «Сострадание» изображена русская поэтесса Анна Ахматова, спасаемая ангелом от ужасов войны». Через час ей уже звонили с поздравлениями из английского посольства.

Анна с успехом встретилась с делегацией английских студентов в ленинградском Доме писателей. Ее стихи знали в переводах, впрочем, эти юные филологи достаточно понимали русский, чтобы послушать, как читает сама Ахматова. Ее голос и облик произвели настолько благородное впечатление, что о выступлении Ахматовой заговорили в верхах. К тому же мозаика Анрепа «Сострадание», изображающая молодую поэтессу под защитой Ангела, вызывала повышенный интерес к этой «посланнице мира». Найдя момент подходящим, Анна Андреевна подала ходатайство по пересмотру уголовных дел Льва Гумилева.

В декабре в качестве делегата Ахматова присутствовала на Втором съезде писателей, а в мае 1956 года, во многом благодаря хлопотам Александра Фадеева, на четыре года раньше срока был освобожден из лагерей ее сын.