Ахматова была щедра, не задумываясь, откуда бралась нехитрая снедь на ее столе. А деньги ей и вовсе были не нужны. Они появлялись, стоило лишь намекнуть кому-то из «свиты» о потребности одарить кого-то. Всеми любимая, окруженная заботой, озаренная светом восхищения незаурядного человека, она чувствовала себя в Ташкенте вполне уютно.
Самой большой болью Анны Андреевны в годы эмиграции оставалась тревога за сына. Ее друзья — Павел Антокольский, Виктор Шкловский, Корней Чуковский, получившие похоронки на своих сыновей, вероятно, предпочли бы сохранить их жизнь за колючей проволокой ИТЛ. Но каково там Льву? Анна тревожилась за него — северные трудовые лагеря не курорт, а открытки от Левы приходили крайне редко.
Нечасто баловал ее известиями и Гаршин. В октябре 1942 года Анна Андреевна получила от него телеграмму, сообщавшую о смерти его жены. И тут же заболела сама — тяжелая форма тифа почти не оставляла шансов на спасение.
А я уже стою на подступах к чему-то,
Что достается всем, но разною ценой…
На этом корабле есть для меня каюта
И ветер в парусах — и страшная минута
Прощания с моей родной страной.
Осмотрительная концовка — впервые как бы последнее «Прости!» уходящей из жизни адресуется не единственному другу, а родной стране.
Но она выкарабкалась. Выздоровление совпало с великой радостью — 18 января 1943 года была снята блокада Ленинграда. Приехавшие в Ташкент ленинградские знакомые рассказали, что, потеряв жену, Гаршин находился на грани смерти от дистрофии, но сумел выжить. Анне лишь осторожно намекнули, что он сильно изменился — сломлен, вернее — психически надломлен.
В 1943 году от Гаршина пришло письмо с предложением руки и сердца. Он даже смог дозвониться ей, чтобы спросить, согласна ли Анна при регистрации взять его фамилию. Анна Андреевна восприняла все столь серьезно, что в разговорах стала называть Гаршина «мужем». В феврале 1944 года Пунин записал в дневнике: «По-прежнему (как летом) говорила о Гаршине — «мой муж». Я не очень понимаю, что это значит. Это все-таки «комедь», как говорит маленькая Ника. <…> «Мой муж», вероятно, для того, чтобы я ни на что не рассчитывал. Я ни на что и не рассчитываю. Помню ее как «звезду». И все. «Точка».
В письмах Гаршин твердо определил семейное будущее с Анной Андреевной: немедленное заселение в новую квартиру ведомственного дома, построенного для выдающихся работников здравоохранения. Анна Андреевна стала добиваться выезда в Ленинград. Напрасно отговаривали ее друзья, объясняя, что в разрушенном голодном Ленинграде даже выбитые окна закрыть нечем, а уж строительства новых домов еще долго не предвидится.
Анна Андреевна, возродившаяся после тифа — помолодевшая, в приподнятом настроении невесты, не дождавшись вызова от Гаршина, решила ехать в Москву, а оттуда — в Ленинград. Друзья, кормившие Ахматову во время болезни, преуспели: после тифа она пополнела, отрастающие после бритья волосы — почти сплошь седые, но по-прежнему густые, — стала зачесывать назад пышной копной. Все поражались: вместо полудевушки-полустарушки с пегой челкой над костлявым лицом на них смотрела величественная дама в серебристой седине с гордо вздернутым пухлым подбородком. Екатерина Вторая!
Глава 4
«Никого нет в мире бесприютней
И бездомнее, наверно, нет». А.А.
Зимой 1944 года у Анны обострился бронхит, снова забарахлило сердце, и все планы на новую жизнь вдруг испарились в одночасье. Она опять стояла у черты. И вновь Муза дала ей звонкий, прощальной чистотой насыщенный голос:
И комната, в которой я болею,
В последний раз болею на земле,
Как будто упирается в аллею
Высоких белоствольных тополей.
А этот первый — этот самый главный,
В величии своем самодержавный,
Но как заплещет, возликует он,
Когда, минуя тусклое оконце,
Моя душа взлетит, чтоб встретить солнце,
И смертный уничтожит сон.
Но она снова победила! 13 мая 1944 года Ахматова прилетела из Ташкента в Москву. Здесь выступила на вечере, устроенном в зале Политехнического музея. Прием был такой бурный, что она даже испугалась. При ее появлении зал встал. Говорят, когда Сталин узнал об этом, строго спросил: «Кто организовал вставание?»
Несколько раз из Москвы Ахматова говорила с Владимиром Георгиевичем по телефону и 31 мая выехала в Ленинград.
Близкие люди знали, что она предполагала поселиться с Гаршиным в обещанной ему новой квартире на Кировском проспекте. Однако ни квартиры, ни даже нового дома к приезду Ахматовой, естественно, еще не было, о чем ей робко намекали. Амбициозная дама не желала ввязываться в бессмысленные споры — ей все известно лучше всех, из первых уст. Вместе со своими друзьями Ахматова вышла из поезда на платформу Московского вокзала, и тут произошла встреча, показавшаяся сопровождавшим Анну Андреевну оскорбительным розыгрышем.
Гаршин преподнес ей цветы, поцеловал руку и деликатно поинтересовался:
— Куда вас отвезти, Анна Андреевна?
— Что-то случилось? — не поняла она, настораживаясь.
Он посмотрел как-то удивленно, пожал плечами, нахмурился:
— Ровным счетом ничего. Ничего не произошло. Вы прибыли, и я должен вас куда-то доставить.
Мгновение висела пауза. Для Анны Андреевны что-то прояснилось. Но не до конца. Во всяком случае, она имела полное право вспыхнуть:
— В таком случае — прощайте! Доберусь без вас.
Он откланялся, повернулся и ушел. Анна Андреевна спокойно сообщила ожидавшим ее спутникам:
— Все изменилось. Я еду к Рыбаковым.
С помощью попутчиков Ахматова добралась до дома вдовы и дочери своего старого знакомого А. И. Рыбакова.
Две недели она ждала перевода из Ташкента пенсионного обеспечения, и все это время Гаршин приносил еду в судках из ведомственной столовой. Анна Андреевна благодарила «помощного зверя», но ни о чем не спрашивала. Наконец не выдержала:
— Владимир Георгиевич, может, вы, в конце концов, объясните, что изменило ваше отношение ко мне настолько, что вы забыли сделанное вами мне предложение?
Он смутился, опустив глаза, нервно смял в руках шляпу.
— Ах, понимаете… Я был несколько… Несколько рассеян и под впечатлением момента говорил нечто, возможно, несуразное… Так хотелось видеть вас!
— Что?! — Анна Андреевна, потрясенная, рухнула на стул. — Вы… вы хоть понимаете, в какое неловкое положение меня поставили? Меня! Женщину с таким именем!
— К вашему знаменитому имени возникшая ситуация никакого отношения не имеет, — четко парировал Гаршин.
Она несколько мгновений дышала открытым ртом, успокаивая взрыв ярости. И все же возмущение прорвалось: она высказала все, что копилось в ее душе эти две недели после вокзальной «невстречи».
Бледнея, Гаршин стоял недвижим, потом, найдя в себе силы, молча удалился — не простившись ни с ней, ни с хозяйками. Считается, что после этой сцены Ахматова навсегда вычеркнула его из жизни.
Немного позже ситуация прояснилась. Поговаривали, что, не ставя никого в известность, Гаршин женился на своей молоденькой медсестре! Но сплетни исказили реальность — его новая жена, доктор наук, была немногим младше Ахматовой. Однако это не уменьшило страданий обманутой влюбленной. Со временем выяснились и другие подробности жизни Гаршина…
В конце сентября 1941 года, когда Ахматова уехала в эвакуацию в Ташкент, Владимир Георгиевич остался в Ленинграде. Остался с городом, где жил еще звук их «шагов в эрмитажных залах». Друзья и сослуживцы вспоминали Гаршина, собравшего все свои силы для жизни и работы в блокадном городе. Он стал, по сути дела, главным патологоанатомом Ленинграда. К его прозекторской свозили трупы из военных госпиталей и со всех краев города. Он преподавал, проводил вскрытия, вел научную работу. Он проводил на фронт сыновей, пережил смерть жены, перенес тяжелую форму дистрофии. Он испытал на себе, как мучительна пытка голодом, записал наблюдения: «суживается круг интересов, и у человека как бы «тускнеет» сознание под властным и неумолимым желанием — инстинктом сохранения жизни». Как биолог, профессор Гаршин понимал это, как врач — сострадал людям, как интеллигент — был унижен и стыдился этих перемен в себе. В нечеловеческих условиях он старался помогать друзьям.
