Глава 1
«Я уеду далеким, далеким,
Я не буду печальным и злым». Н.Г.
Анна не передумала.
25 апреля 1910 года в Николаевской церкви села Никольская слобода в окрестностях Киева состоялось венчание. Еще до этого Гумилев открыл на имя будущей жены в банке счет на две тысячи рублей — сумму по тем временам немалую. В церкви не было родителей. Зимой умер отец Гумилева, свадебное торжество вдова считала поспешным и неуместным. Родителям же Анны брак с Гумилевым, превратившийся за столько лет сватовства в навязчивую шутку, и вовсе казался нелепостью.
— Ты наконец моя… — Гумилев прижал к груди молодую жену вместе с букетом белых роз.
— Ай! Я накололась. Красный цветок… — Оттолкнув выпятившего для поцелуя губы новобрачного, Анна подняла палец — на белой перчатке расплывалось алое пятно.
— Теперь мы связаны кровью. — Он прижался губами к ранке. — Запомните это.
Она вспомнила седую цыганку, слизывающую каплю крови с ее пальца: «За немилого замуж выйдешь!»
В начале мая молодые, так и не получив родительского благословения, отбыли в Париж. Свадебное путешествие стало подарком Николая жене.
Анна — отличная пара для российского денди. К визиту в Европу она приоделась. Париж был великолепен. Цвели магнолии и каштаны, все было в белом, даже рабочие, ремонтирующие мостовую. Мадам Гумилева обращала на себя всеобщее внимание, выделяясь в толпе, — по-королевски стройная, неспешная, грациозная, в элегантном платье, большой соломенной шляпе, украшенной пышным пером страуса, привезенным Николаем из Африки. Густые волосы, расчесанные на прямой пробор, были уложены на затылке в тяжелый узел. На тонких запястьях звенели причудливые «дикарские браслеты» — тоже туземная экзотика из дальних краев. На нее оборачивались, вслух выражая восхищение. Забавны эти парижские эстеты, обсуждающие женщину, словно картину на вернисаже!
Гумилев ввел жену в круг своих знакомых, показывал ей любимые места, водил в оперу и в театр. Они много бродили по городу, сидели в кафе Латинского квартала, общались с художниками, писателями. Здесь встретили известного питерского критика Георгия Чулкова с супругой, редактора «Аполлона» Сергея Маковского. Все поздравляли пару влюбленных, мужчины со значением подмигивали молодожену, одобряя его выбор. Следовали посиделки в симпатичных кафе, вечера в ресторанах, прогулки на речных трамвайчиках… Возможно, эти недели способны были изменить отношения новобрачных?
Долгим взглядом твоим истомленная,
И сама научилась томить.
Из ребра твоего сотворенная,
Как могу я тебя не любить?
Чистая литература. Могла. Любить мужа, томиться под его взглядом не получалось. Это засело комплексом вины и страшно злило Анну Андреевну. Николай Степанович полагал, что делает все, дабы молодая жена не скучала. Но чем больше он старался, тем сильнее замыкалась она, не в силах ни притворяться, ни отвечать взаимностью.
В Петербурге Анна рассказывала друзьям, как тосковала весь этот месяц, сидя в гостиничном номере, даже купила себе черепашку, чтобы хоть чем-то занять себя, наблюдая за ее передвижением.
Если это и шутка, то не очень добрая и не в пользу молодожена. Николай как муж во время майского путешествия молодую явно не очаровал. Но именно в дни парижского медового месяца произошло еще кое-что, имевшее серьезные последствия.
Май, прекраснейший город, молодость, полная бурлящих желаний. Париж словно огромная корзина цветов: кусты, деревья, газоны, все в цвету, и все — приезжие и парижане, стар и млад — влюблены. На площадях играют оркестры, во дворах выступают бродячие артисты, нечто жалобное про разлуку нудят шарманки, и даже девицы из предместий, продающие цветы, напевают свои нехитрые песенки. Полуобнаженные, блестящие от пота парни с кирками и ломами, вскрывающие мостовую, тоже что-то насвистывают и бросают в толпу туристов красноречивые взгляды. На афишах Русского балета — обтягивающие трико, сладострастные позы, а на других, местных, — еще заманчивей: попки и перья, попки и перья. «Мулен-Руж», «Фоли Бержер»… На набережных, в аллеях Люксембургского сада только и делают что обнимаются парочки. Целуются за всеми кустами и без прикрытия растительности — на зависть занудам, попусту теряющим время. Чудесное, совершенно особенное явление природы — парижская весна во всем ее гедонистическом изобилии. Поддавшись настроению, Николай полуобнял жену, заглянул в глаза «взором томления», тихо простонал:
— Поцелуй меня, Примавера!
— Ну что, прямо на улице? — Она слегка отстранилась, поправляя широкополую шляпу.
— Мы же в Париже, возлюбленная моя! Не стоит вторгаться в чужой монастырь со своими правилами. Здесь явно не время воздержания и поста.
Они сидели за столиком кафе в Люксембургском саду. Во все стороны расходились аллеи, кокетливые няни катили кружевные коляски с невинными младенцами, на газонах неистово крутились поливалки, рассеивая круги радуги, и девочки в локонах и панталончиках, выглядывающих из-под воздушных платьиц, грациозно играли в серсо.
— Прелестные малышки! — с едва уловимой иронией отметила Анна, ощутившая исходящий от юных созданий аромат пробуждающейся чувственности. — Давай просто понаблюдаем. — Она откинулась в скрипучем плетеном кресле, отвернувшись от мужа. — Как тебе здешние моды? Экстравагантные дамы надели брюки! А юбки настолько заужены, словно их замотали пеленками. Я выгляжу как старомодная клуша из провинции.
— Милая, на тебя все мужчины пялятся! А этих тощих французских куриц в какую упаковку ни заверни — сплошное разочарование. При распаковке. — Он вновь игриво посмотрел на жену и подмигнул.
— Подожди, милый! Такой чудный день! Наслаждаться уединением мы сможем и под дождем в Слепнево.
— В Слепнево — своя прелесть, наша спальня во время ливня напоминает вигвам. А в здешнем отеле я думаю о борделях Тайланда… леопардовых шкурах, смуглых наложницах… Давай удерем в нашу пещеру, пока господа из «Аполлона» не нагрянули с идеями новых экскурсов. Между прочим, этот Чулков строит тебе куры. Я заметил.
— Глупости. Тебя послушать — в меня влюблен весь Париж!
Последнюю фразу Анна произнесла по-французски, насмешливо и чуть громче, чем следовало. Прежде всего ей вовсе не хотелось в отель. Она там не видела ни вигвама, ни Тайланда — лишь неумелого мужчину, изо всех сил изображавшего нечто очень страстное, экзотическое. Анна пока еще считала нужным наигрывать хоть какие-то ответные чувства, но необходимость притворяться все больше раздражала. А Николай удваивал пыл и все спрашивал: «Ты еще не устала, моя жаркая?..» Что за пытка…
Но была и еще одна причина. Уже третий день Анна встречала в парижском, насыщенном любовными флюидами воздухе настойчивый взгляд странного мужчины.
Чаще всего он просто сидел на скамейке поодаль и наблюдал. Однажды они столкнулись с незнакомцем в переулке поздно вечером, и Анна заметила, что он вошел в соседний дом на бульваре Распай, совсем рядом с их отелем.
«Странный тип… Да — странный! Так, допустим, я расскажу все Вале… «Мы сидели за столиком — Георгий Чулков острил, Николай оглядывал экстерьер проходящих дам, прочие обсуждали стихи в «Парижском культурном обозревателе», а я просто скучала, и вдруг… Не знаю, как и объяснить. Прямо передо мной, на скамейке бульвара, раскинув руки на спинку, спокойно сидел молодой человек примерно наших лет. Он смотрел прямо на меня, и я, наткнувшись взглядом на этот взгляд, словно укололась. Кажется, даже ойкнула. Потом заметила его фигуру, голову, лицо. На вопрос Чулкова, в чем дело, ответила: «Оса!» Да, я обожглась! О его глаза, о его красоту, подобную которой видела только в мраморе античных статуй. Ты помнишь голову Антиноя в учебнике истории? Он просто копия! Широкий чистый лоб, грива разметанных, живописно вьющихся волос, губы чудесного рисунка, словно над ними трудился античный мастер… А глаза… Знаешь, бывают такие выпуклые веки — словно слегка опущены, затеняя ресницами взгляд… Короче, никого, подобного этому незнакомцу, я в жизни не встречала… Потом случилась забавная сценка: на второй или на третий день. Он подошел к нашему столику, услышав французскую речь — аполлоновцы не хотели выделяться среди местного населения и частенько переходили на французский.
