— Вы так и не бросили свои папироски? Дурно, Анна! Мы же договорились — это моветон и при ваших легких совсем уж глупо…
— Ничего не понимаю — мы не виделись полгода, я не получила от вас ни одного письма за все это время, и вам нечего больше сказать мне?
— У меня рассказов на тысячу и одну ночь. Но вас больше интересуют оргии в «Бродячей собаке».
— Там веселятся и вдохновляются умные и талантливые люди. И я слишком устала для выяснения отношений.
— Разумеется, разумеется. Устали вы… Обо мне не будем. Устали, но от подарков не откажетесь?
— Подарки? Ах, эти браслеты… — Она встряхнула рукой, прозвенев черненым серебром туземных колец.
— Они как разменная монета нашей «любви» — вы мне всегда их возвращаете, когда собираетесь уходить.
— В этом отличие меня от продажной девки — я возвращаю оплату услуг.
Анна собрала снятые с рук украшения и сложила их в большую резную шкатулку из черного дерева.
— Это все.
— Да что стряслось? Вам попался нервный любовник? Думаете, я слеп и глух? Шипение вашей злости за километр слышу. Еще когти выпустите, как уличная кошка.
Анна улыбнулась — Николай, любивший собак, терпеть не мог кошек.
— Так определитесь все же: бездомная кошка или дворняжка? А ваша белокурая Ольга Высотская из театра Мейерхольда и впрямь не очень умна, если рискнула родить от вас сына!
— Ах, вот в чем дело… Идиотские сплетни!
— Копия вы. Косит, и еще это имя — Орест! Ваша идея — не отвертитесь! Во всем городе не найдется второй такой остряк. И потаскун! — Тут уж Анна швырнула в него перстни и устроила «сцену дворняжки». Кричала до визга, сопровождая одесские выражения крымскими жестами.
Николай отрешенно глядел сквозь ее мечущийся силуэт, ничего не слыша. Отвернулся к письменному столу, взял перо. На голубом листке любимой бумаги появились строки:
Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.
Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче?
Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе,
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?
(….)
Утром сошлись в кабинете, как для дуэли. Оба бледные — Николая трясла подхваченная в походе лихорадка, Анна не спала, сочиняя что-нибудь совершенно убийственное. Но записала только: «Я счастье разбила с торжеством святотатца…» Хотела «перепеть» на иной мотив старые стихи мужа, но так и бросила.
Николай сидел, кутаясь в шкуру гепарда. Замотанный в шарф по уши, в меховых, расшитых кожей и бусами индейских бахилах.
— Ты шлюха, в браслетах или без них. И твои стихи все пронизаны этим запахом… — Он закашлялся.
— К тому же — я убийца. Смотри, накликал беду своей «отравительницей». — Она схватила сверкавший широким лезвием на стене туземный нож и подступила к нему — жалкому, дрожащему под шкурой. — Думаешь, не решусь ударить?
— Этот для разделки туш. Зак-к-калывать надо вон тем, узким. Воткнуть вот сюда, справа — в сонную артерию. — Николай повернул к ней шею и сдернул шарф. — Представляю, как мы насмешим публику… — проговорил он, сильно картавя и заикаясь.
Смешон. Какая уж тут трагедия? Бросив нож, Анна ушла. Вернулась вскоре совершенно спокойная, лишь накинула на зябнущие плечи пеструю, в больших темных розанах, шаль.
— В самом деле — смешно. И так уже твой Орест дал повод повеселиться. Вся наша жизнь превратилась в фарс. Давай договоримся, Николай. Мы оба понимаем, что любви нет и никогда не было. Да и не будет…
— И совершенно не обязательно резать друг другу горло, верно? Все же у нас сын.
— У нас! Когда вы видели Левушку последний раз?
— Да и вы не из заботливых мамаш. Кстати, с Ольгой мы расстались еще до моей поездки. Я не желал этой беременности, тем паче брака с этой женщиной. Предлагаю пока не оформлять развод. Мне предстоит волокита с Академией наук по отчету об экспедиции.
— Сообразили, что разводиться совсем не выгодно. Олечка только и ждет, чтобы подхватить освободившегося любовника.
— Не глупите, Анна! И учтите, если будете настаивать на оформлении развода, я не отдам вам сына.
Глава 5
«Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф». Н.Г.
Через пару дней после выяснения отношений супруги пришли к Вале Срезневской. Хоть и с вином, а лица не то насмешливые, не то траурные. У Николая были больные ввалившиеся глаза, напевная, вполне приятная картавость стала более похожа на заикание — говорил рывками, словно выдавливая из себя слова. Анна — напряженная, как струна, одну от другой прикуривала папиросы.
Сели по краям большого мягкого дивана в уютной, бордовым бархатом затянутой комнатке Вали.
— Ты у нас вроде сватья, Валя, рассуди по совести, — начал Николай, с первого их юношеского знакомства (с ее десяти лет) симпатизировавший Вале.
— Мы разводимся. Это окончательно. Я отныне не хочу быть связанной с этим человеком, — отрубила Анна. — И ни слова больше. Иначе я уйду.
Николай страшно побледнел. Строптивость Анны била в самые его больные точки: «покоритель амазонок» не смог справиться с обычной киевской чертовкой.
— Я всегда говорил, что вы совершенно свободны делать то, что желаете, — выдавил он через силу. — Спасибо за прием.
Встал и ушел, лишь хлопнула в передней дверь.
В тишине было слышно, как капало из крана на кухне. Валя застыла с открытым ртом. Наконец проговорила:
— Я ж уговаривать собралась не принимать поспешных решений! А он… А ты… Не успела и слова вставить — все уже кончено!
— Он мириться пришел, надеялся, что ты меня уломаешь.
— Вот именно! Довольно копья ломать! — Валя вспыхнула. — Послушай, Анька, история с этим Орестом банальная! Подставилась девица, увести видного мужчину надеялась. Пусть растет малец — Николай же его не хотел, но, видно, так уж судьба распорядилась…
— Позорище какое! На весь город…
— Наоборот! Знаешь, каким твой Гумилев теперь у женского пола суперменом и красавцем считается?! И все шепчутся — гений! Вот что значит обратить на себя внимание. Разглядели!
— А я киевская ведьма, соблазнительница — так болтают?
— Ну, тут особый разговор… — Вале не хотелось сейчас рассказывать подруге, что о ней ходит слава разлучницы, разбивающей чужие семьи. Чулкова едва не развела, теперь за Недоброво взялась. И о других поминают.
— А разговор у меня вот какой. — Анна достала блокнот, вырвала из него листок. — Передай ему, когда встретитесь, он же к тебе еще зайдет на меня жаловаться…
Валя прочла:
Твой белый дом и тихий сад оставлю.
Да будет жизнь пустынна и светла.
Тебя, тебя в моих стихах прославлю,
Как женщина прославить не могла.
И ты подругу помнишь дорогую
В тобою созданном для глаз ее раю,
А я товаром редкостным торгую —
Твою любовь и нежность продаю.
— Уф… Так печально… — Валя засомневалась. — Это правда Николаю написано?
Губы Анны тронула улыбка:
— А кому же? Я читаю на вечерах его стихи, которые он посвящал мне, — это, во-первых, мне самой лестно, во-вторых, и ему известность не помешает. — Она прищурила глаза от дыма. — Особенно все «Жирафа» просят…
— Я тоже его страшно люблю! — согласилась Валя. — Когда грустно, сама себе вслух читаю. — Она с выражением продекламировала:
