— Вы видите исход голосования, сенатор Ярвиг, — сказал Гэйтол, и в голосе его прозвучало сочувствие. — Из уважения к вашей должности я волею председателя готов не отдавать вас в руки палачей.

Маг Воды подошел к стене и повернул тяжелый железный ключ в едва заметной скважине. Он достал оттуда небольшую шкатулку из черного дерева и поставил ее перед Ярвигом. Тот не пошевелился, и Гэйтол сам открыл шкатулку — в ней лежала маленькая белая пилюля.

— Сенатор Ярвиг, — торжественно провозгласил председатель, — Сенат приговорил вас к смерти. Вам предоставляется право самому уйти из жизни. Сейчас мы покинем зал, чтобы оставить вас наедине с вашей совестью. Если через четверть часа вы будете еще живы, я позову палача.

Зал опустел. Сенаторы проходили мимо Ярвига на цыпочках, боясь прикоснуться к нему, словно он был уже мертв. Когда закрылась дверь за последним из них, Ярвиг уронил лысеющую голову на руки и застонал от бессильной злобы. Сборище недоумков и негодяев… Как они посмели… А все этот мерзавец Юнил из захолустного Окоона — он давно пытался пролезть в Большой Сенат. Ярвиг мысленно проклял каждого из сенаторов. Но отрадные мысли о карах, которые падут на их головы, уступили место образу палача в черной тунике, заносящего отточенную саблю над его головой… Ярвиг схватился за шею, а потом его рука сама потянулась к пилюле…

Золотая гора вовсе не преграждала путь реке: в этом месте Шумшан уходил в глубокий тоннель, за которым нашим глазам предстала удивительная страна Ихх-Подви — страна Золотых статуй.

Этим утром я открыла глаза, и впервые после смерти Рейдана пробуждение принесло мне радость. Что-то произошло со мной, будто долгая болезнь оставила меня. Пахло свежестью. В воздухе кружилась стайка изумрудно-зеленых бабочек. Лодка тихо плыла в зарослях удивительных желтых цветов, а впереди возвышалась Золотая гора. Я смотрела вокруг глазами ребенка, впервые познающего мир.

Мой спутник тоже изменился. Настороженный, недоверчивый взгляд золотистых глаз потеплел, он улыбался, а его рыжеватые волосы так красиво отсвечивали на солнце…

Мы нырнули в прохладный тоннель, после которого развернувшееся перед нами зрелище показалось еще великолепней. Шумшан, широко разливаясь, уходил вдаль — наверное, там было море. Стебли желтых цветов высоко тянулись к солнцу. По изумрудной поверхности реки скользили лодочки под белоснежными парусами; на мачте каждой из них сверкало золотое украшение, и солнечные зайчики от него кружили по воде. Стройные, обнаженные по пояс люди вытаскивали сети, в которых билась радужная рыба. Другие зачем-то черпали большим ситом песок у самого берега. Они с дружелюбным интересом смотрели, как мы причаливаем к берегу.

— Нам надо найти местного короля или князя, — Эстрил, выпрыгнув из лодки, подал мне руку. — Он должен знать, прибыли уже куоты с Аникодора или нет.

Эстрил забросил копье на плечо, заткнул за пояс ножи, подаренные бертмед, и мы пошли по дорожке, выстланной сухими стеблями. По обеим сторонам тянулось поселение, это были хижины, крытые соломой, — простые, бедные жилища. Но удивительно: на вершине шеста, поддерживающего любую из хижин, ослепительно сверкало золотое подобие солнца. Вход вместо матерчатого полога был завешан нанизанными на нитку резными золотыми дисками, которые мелодично позванивали на ветру. А у входа в каждую хижину стояла золотая статуя. Статуи были разного размера; некоторые изображали людей, другие животных, а третьи — каких-то диковинных существ.

У хижин были наружные навесы, под которыми женщины готовили еду на маленьких печках, сложенных из камней и обмазанных глиной. Все женщины, даже немолодые, были стройны и красивы. По местному обычаю единственной их одеждой была короткая юбка — из ткани или просто из соломы. И при этом на каждой сверкали золотые украшения: браслеты на руках и ногах, ожерелья, серьги. Молодые девушки вплетали в волосы гирлянды цветов, тоже казавшихся золотыми. Они провожали нас быстрыми белоснежными улыбками.

Все местные жители обладали золотистой кожей, их волосы были от соломенного до ярко-рыжего цвета, а глаза у большинства, зеленые с желтой крапинкой, напоминали тихие воды Шумшана в солнечный день. И все вокруг было пронизано солнцем, все сверкало и переливалось, все улыбалось нам, чужакам, так приветливо, что я не могла сдержать свой восторг. Я хватала за руку своего спутника, чтобы привлечь его внимание к чему-то, на мой взгляд, особенно удивительному, подставляла лицо солнцу, осторожно пробиравшемуся сквозь резные кроны пальм. Желание путешествовать, открывать новые для себя страны вновь овладело мной. Неужели целых пять лет прошло взаперти? Я будто слышала слова Рейдана: «В мире столько мест, которые мы еще не видели. Ни ты, ни я не созданы для скучной жизни, верно, Шайса?» И даже мысль о возлюбленном не навевала безысходной тоски, от которой хотелось замкнуться в себе. Я чувствовала легкую грусть, окружавшую меня золотистым туманом. Меня покинул тяжелый, тревожный сон, в котором я жила все это время, и ощущение полноты жизни возвращалось ко мне. А волосы Эстрила, золотящиеся на солнце, были неотъемлемой частью этой жизни…

Вождь ихх-подви, к нашему удивлению, тоже жил в хижине. Правда, она была больше и из-за обилия украшений казалась золотой. Возле входа стояло удивительное золотое изображение пальмы; ее листья, казалось, подрагивали на ветру. Хижину вождя окружало несколько жилищ поменьше. Как мы потом узнали, там жили жены вождя, первые красавицы племени.

Коцли, вождь ихх-подви, предстал перед нами во всем своем великолепии. Короткая юбка вокруг стройных бедер была собрана из золотых пластин и позвякивала при каждом шаге. Ожерелье из золотых бусин разной формы несколько раз обвивало шею и спускалось почти до пупка. На голове вождя был высокий султан из перьев золотого фазана — красивой, но нечистоплотной птицы, в несчетном количестве пасущейся между хижинами. Коцли был еще совсем молод: чуть старше меня, и смотрел на нас с детским любопытством, которое не могла скрыть забавная важность манер.

Вслед за Коцли покинули хижины его жены. Их было семеро — от одиннадцати до шестнадцати лет. Одетые в такие же золотые юбки, как их повелитель, девушки покрывали тела и лица, ресницы и волосы золотой пудрой. Как я потом узнала, это была пыльца особых цветов. «Золотые статуи!» — невольно воскликнула я, обращаясь к Эстрилу. Но он и так смотрел во все глаза, как будто забыл, зачем мы сюда явились. А потом начал беседу с вождем.

Я не понимала, о чем они говорили. Оказывается, Коцли знал язык Аникодора. Куоты Сената не раз заходили в морскую гавань и по Шумшану поднимались далеко вглубь страны. В обмен на золотые побрякушки, которые местные жители почитали за щедрые дары речного бога, аникодорцы снабжали туземцев всевозможными товарами. Однако, как рассказал мне потом Эстрил, торговля не отличалась оживленностью. Местные жители вели образ жизни насколько простой, настолько и благополучный и ни в чем не нуждались благодаря чудесному, влажному климату, обусловленному близостью моря. Пальмы им давали кокосы, река в изобилии приносила рыбу, фазаны несли яйца, а сладкие коренья, которые женщины собирали по берегу, служили основой многих местных блюд. Тучные стада антилоп кай-шо бродили в верховьях Шумшана. Аникодорцы много раз пытались приучить их к благам цивилизации, но ихх-подви только приветливо улыбались и предлагали золото — в подарок.

После беседы с Коцли Эстрил сказал:

— Куотов еще нет. Но недавно здесь побывали жрецы Воздуха на ниметоне и сообщили, что куот прибудет через две недели и поднимется до самой Золотой горы. Так что нам придется подождать. Вождь с радостью окажет нам гостеприимство. Правда… — в голосе Эстрила прозвучало некоторое недоумение, — Коцли говорит, что какие-то люди приходили сюда из пустыни.