— Вкусите отдых у наших костров, путники. Люди бертмед всегда рады гостям. Простите нам нашу печаль: охотники искали в пустыне дорогих нам людей. Я так надеялась, что Горт приехал именно с ними! Ведь в пустыне потерялась Роут, моя несчастная дочь.

— Роут! — Шайса спрыгнула с коня и подбежала к женщине. — Так ты — мать Роут! Нет, я никогда не видела твою дочь, но я слышала о ней от… От лю-штанца по имени Чи-Гоан. Я знала, что она в беде. Это было пять лет назад. Что с ней теперь?

Старая женщина удивленно смотрела на Шайсу (наверное, посреди пустыни ее наряд — длинный голубой плащ с белым мехом — казался странным), а потом неожиданно села прямо на песок и расплакалась. Шайса присела на корточки напротив. Лицо ее выражало сострадание и озабоченность. Эстрил, ничего не понимая, наблюдал за этой сценой, пока кто-то из женщин не позвал его к костру.

Люди бертмед, действительно, оказались гостеприимны. Скоро в одной руке у Эстрила оказался кувшинчик с кумысом, а в другой — кусок мяса, политого темным соусом. Стройная девушка подала ему на плетеной тарелке несколько лепешек и сказала, блеснув белоснежными зубами:

— Кай-шо.

Эстрил не понял, но поблагодарил ее за заботу кивком головы.

Тем временем к костру подошла Шайса. Вид у нее был очень взволнованный. Она сняла плащ, оставшись в тонком голубом платье чуть длиннее колен. Такое платье даже в вольнодумной Шингве сочли бы неприличным, а уж в Окооне… Эти сестры Звезды были не слишком стыдливы. Однако Эстрил поймал себя на том, что невольно любуется ее ногами — это были ноги танцовщицы, сильные и стройные. Сандалии Шайса еще во время перехода по пустыне сложила в мешок — песок забивался в них, натирая ноги. Сейчас кто-то из женщин бертмед дал ей свою обувь: низенькие сапожки из шкуры какого-то зверя. Шайсу сопровождала та самая молоденькая девушка, на которую Эстрил сразу обратил внимание. Ее лицо было заплаканным и серьезным.

— Что-то случилось? — спросил молодой человек.

— Я даже не знаю, как тебе объяснить… — Шайса опустилась рядом с ним на циновку. — Я только что узнала, что один из моих друзей, Чи-Гоан, погиб. А Готто жив, но сейчас он пропал в пустыне. С ним Роут. А это Хэл — ее сестра, — Шайса улыбнулась девушке.

Выяснилось, что юная бертмед по-люштански говорит гораздо лучше, чем Ифт:

— Не стоит отчаиваться. Все наши охотники отправились на поиски. Теперь, благодаря тебе, мы знаем, что Роут и Готто были у камня. Ифт уже знает об этом и попытается отыскать следы. Не позже чем на рассвете охотники приведут потерявшихся к оазису.

— Но Ифт не может об этом знать, — вмешался Эстрил. — Мы ничего не сообщили ему. Откуда нам было знать, что это имеет значение… Да, Шайса?

Хэл лукаво улыбнулась:

— Ифт знает. Камни скажут ему об этом.

Поймав удивленный взгляд молодого человека, Шайса пояснила:

— Бертмед каким-то образом говорят с камнями. А ведь антилопы кай-шо, главная добыча этих кочевников, уходят в поисках воды за многие дни пути отсюда.

— И что, любой камень у них говорит?

— Нет. Не любой. Бертмед говорят, что есть особое племя камней, которое кочует по пустыне так же, как они. Эти камни любят огонь. За то, что бертмед пускают их погреться в своих кострах, они служат им гонцами и связными.

— Невероятно! — мотнул головой Эстрил.

— В мире много невероятного… — задумчиво сказала Шайса.

— Ты голодна? — вдруг спохватился Эстрил, протягивая девушке лепешку.

— Дроан сейчас накормит меня. Она положит меня спать рядом с собой. А тебе придется ночевать под открытым небом — пока не вернутся охотники, ни одна из женщин не разрешит тебе зайти под ее кров. Но тебе принесут одеяло из шерсти кай-шо — оно очень теплое.

Ночью над пустыней повисла невероятная тишина. Ее прерывал лишь тихий птичий свист на пальмах да мелодичный звон, доносящийся издалека. Может быть, это были голоса каких-то насекомых, а может, пели пески. После рассказа о говорящих камнях Эстрил готов был поверить всему. Надо же, как люди после ухода Звезд замещают утраченную способность к общению на расстоянии!

Эстрилу не спалось. Несмотря на одеяло, он мерз на земле, чувствуя всем телом каждую ее неровность. Устав ворочаться, он завернулся в одеяло, как в плащ, и стал бродить между шатрами.

Костры в каменных очагах догорали. Беспокоился неизвестный зверь, привязанный к телеге. Эстрил понял, что бедняге не дотянуться до свежей копны пальмовых листьев. Он приблизился, протянул толстяку зеленую охапку. Тот благодарно хрюкнул и позволил потрепать себя по холке, покрытой густой, жесткой шерстью.

— Кормишь бурая?

Эстрил обернулся и увидел Шайсу. Поверх платья девушка накинула какую-то серую рубаху с длинными широкими рукавами, подвязанную на талии пояском. К подолу были пришиты зеленые и красные узенькие тесемочки.

— Мне тоже не спится, — зевнула Шайса и взглянула на небо. В ее глазах, обращенных к звездам, Эстрил видел напряженную тревогу.

— Понимаешь, если все будет хорошо, на рассвете я встречусь со старым другом.

— Но ведь это хорошо?

— Это прекрасно. Просто… — Шайса грустно улыбнулась, и Эстрил подумал, что никогда не видел такой улыбки у двадцатилетней девушки, — просто встречаться со своим прошлым иногда бывает очень страшно.

— Пожалуй, я понимаю.

Эстрил не помнил, он ли задавал Шайсе вопросы, или девушка о чем-то спросила его. Но всю ночь они просидели, прислонившись к телеге. Он рассказал ей о ссоре с Алиссой. А она поведала ему удивительную и печальную историю своей любви, а заодно, и повесть странствий по миру. Иногда Эстрилу казалось, что Шайса забывает о его присутствии и говорит, обращаясь к незримому собеседнику. Но и тогда ее речь оставалась такой яркой и образной, что молодой человек без труда представлял себе земли, где ни разу не бывал. Он слышал шум Большого Базара, вместе с Шайсой спасался в лесу от разбойников, замирал под тяжелым взглядом надсмотрщика Асики, плыл на корабле по Золотому морю, летал на крылатом ящере — бэй-тасане… Но главное — он видел ее друзей: царственную осанку Оммы, руки художника Готто, скуластое лицо Чи-Гоана. И — Рейдана. Охотника Рейдана, погибшего пять лет назад, о котором, как он понял, Шайса плачет до сих пор.

Эстрил был потрясен. Девушки всегда казались ему беззаботными, легкомысленными созданиями — такой, например, была его жена. Глубокие мысли и чувства он считал исключительно мужским свойством. Но в некоторых словах Шайсы, оброненных так просто, без желания произвести впечатление, он услышал голос сердца, которое было чем-то сродни его собственному. «Я хотела умереть и потому вернулась в храм…»

— Прости, — сказала наконец она, потирая пальцами виски. — Так много всего произошло… Я никому об этом не рассказывала. Спасибо, что выслушал меня.

Шайса поднялась, одернула рубаху и ушла спать, а Эстрил долго еще сидел у телеги.

Рассказ о Рейдане произвел на него сложное впечатление: ведь он рассчитывал, что Шайса влюбится в него и станет послушной его воле — это бы облегчило его задачу. Но оказалось, у него есть соперник. А то, что он мертв, еще больше ухудшало ситуацию. Это в живом человеке можно разочароваться, мертвый остается непогрешимым… Но — странное дело, Эстрил меньше всего думал о том, что детская влюбленность Шайсы может как-то помешать ему довести дело до конца. Надо же, он никогда не внушал женщине такого чувства, как этот давно умерший Рейдан. Не помогут ни могущество, ни богатство — это не откроет сердца его жены для настоящей любви. Да и сам он — разве таким чистым огнем горело его собственное сердце, когда он шептал Алиссе о любви?

Эстрил завидовал этой несостоявшейся любви двух чужих для него людей, любви, достойной стихов и легенд… А одновременно начинал понимать: выполнить задание ему будет не так-то просто.

На рассвете охотники не вернулись к оазису. Тогда Эстрил впервые увидел, как бертмед разговаривают с камнями. Старая Дроан осторожно, словно птенца из гнезда, вынула из кострища почерневший от копоти камень. После того, как под струей воды его серые бока засверкали на солнце красными крапинками, камень осторожно перенесли на чистую ткань. Дроан присела перед камнем на корточки, поводила над ним рукой, наклонилась ухом, а потом несколько раз тихо и протяжно свистнула. Все бертмед молча и терпеливо ждали. И вдруг камень чуть шевельнулся и загудел. Он издавал странную звенящую мелодию со множеством коленцев, а женщина напряженно к ней прислушивалась. Когда камень замолчал, старая бертмед подняла печальное лицо.