Готто смотрел на небо. Оно охватывало их густосиним шатром. Звезд было великое множество. Какая среди них — Келлион? Может быть, вон та — серебристо-голубая? Удалось ли Шайсе встретиться со своей сестрой? И суждено ли ему вновь увидеть голубые глаза, когда-то сводившие его с ума? Скорее всего, нет. Скорее всего, их с Роут поджидает страшная смерть от жажды. Но от песка и солнца тело стало невесомым, и Готто казалось сейчас, что смерть — это просто полет к звездам.

— Готто! — вдруг позвала его Роут. — Я знаю, что где-то в пустыне есть река. В самом сердце пустыни стоят горы, в которых она берет свое начало. Ты сильнее меня, ты сможешь добраться до реки. Если ты останешься жив, найди мою мать. Я так мучила ее своим молчанием. Она должна знать, что я простила ее… Нет, что я никогда не винила ее и что я ее люблю.

В свете звезд Готто видел только силуэт сидящей женщины, облитый мягким сиянием. Сейчас, в темноте, она казалась ему таинственно-прекрасной.

— Я виновата и перед тобой, — продолжала Роут. — Ты хотел мне помочь, а я оказалась неблагодарной. Я возненавидела весь свет за то, что со мной произошло. А больше всего я виновата перед Чи-Гоаном. Надеюсь, после смерти мы встретимся, и у меня будет возможность сказать ему это.

— Успокойся, чем ты виновата? — возразил Готто. — Это он всегда считал, что виноват перед тобой.

— Я не имела права не доверять ему, — сказала Роут, и в голосе у нее зазвенели слезы. — Он любил меня. Он уехал, потому что не хотел подвергать меня и мою семью опасности со стороны своего отца. Я хорошо знала это с самого начала. Но моя родня убеждала меня в другом. Мне говорили, что он соблазнил меня и бросил, опозорил меня, что в племени бертмед мужчины так не поступают. И со временем я сама в это поверила. А он…

Двигаясь на коленях, Роут подползла к Готто и вдруг уткнулась лицом в его плечо. Она крепко обхватила молодого человека за шею и заплакала в голос, ее маленькие ладони были горячи, как полуденный песок. Готто гладил женщину по голове, радуясь, что его спутница наконец дала волю слезам и словам.

— Понимаешь, когда я увидела его верхом на красивой лошади, среди таких же, как он, молодых вельмож, я сказала себе: «Роут, ты живешь в пустыне, а он — на побережье. Между вами пропасть». Но сердцу не прикажешь. Рядом с ним я чувствовала себя взрослой: таким он казался мальчишкой. Чи-Гоан так робел передо мной, с таким уважением отнесся к моему отцу и матери… Он провожал меня через пустыню — вел своего коня в поводу, мы шли рядом, и ветер перебирал его короткие черные волосы. О боги, мой бедный мальчик! Тогда, на Ачурре, я даже не успела сказать ему, что по-прежнему его люблю.

Готто похлопал ее по плечу.

— Ну вот. Опять я путешествую с женщиной, которая любит другого.

Роут сначала удивленно улыбнулась, а потом снова заплакала.

Они проснулись незадолго до рассвета: надо было идти, пока солнце снова не поднялось в зенит. Еще несколько часов мучительного пути… Перед глазами у Готто все время мелькали красные пятна. Мысль о воде преследовала его. Роут шла чуть впереди и не просила о помощи, но он видел: еще немного, и ее придется нести. Шайса могла в любом месте добыть из-под земли воду силами Келлион. Увы! Ни он, ни Роут таким умением не обладали.

К полудню им улыбнулась удача. Они добрались до большого камня, возвышающегося над песками. Одна сторона его была круглой и шершавой, другая — сколотой, плоской, отполированной ветром. В тени этого камня можно было переждать самые знойные часы.

Роут внимательно обследовала камень, но никаких знаков бертмед на нем не нашла. Готто прислонился к горячей поверхности, руки бездумно ворошили песок. Надо же, осколки красной глины, которые он нащупал, оставляют на руках следы. Повинуясь внезапному порыву, Готто повернулся к гладкой стороне камня, занес руку и задумался. Он не рисовал уже много лет — с тех пор, как независимо от своего желания изобразил Шайсу. Он до сих пор помнил каждую черту ее лица… Даже родинку на щеке у самого уха. Готто решительно провел глиняным осколком по камню.

Смелый разлет бровей, четкая линия губ… Красные штрихи не могли передать оттенок ее глаз: его надо было ловить в весеннем половодье, отражающем небо… Но даже сквозь этот набросок он видел ее живую: смеющуюся, плачущую, гневную…

— Это она? — голос Роут вернул его к действительности. Молодая женщина стояла, опираясь на камень, и, склонив голову, рассматривала портрет.

— Красавица… Как это замечательно: нас уже не станет, а ее лицо посреди пустыни будет улыбаться солнцу и звездам…

Готто не стал сообщать Роут, что за неделю ветры сотрут глиняный рисунок. Он смотрел на ее длинные, опущенные ресницы, на припухшие от зноя губы.

— Хочешь, я нарисую и тебя? — спросил он.

Роут вдруг покраснела и мотнула головой.

— Нет. Я стала такой некрасивой… Особенно сейчас, когда солнце сожгло мое лицо…

— Неправда! — воскликнул Готто. — Смотри, как ты хороша!

Глиняный карандаш снова заскользил по камню. Роут с грустной улыбкой следила за тем, как появляется на каменном полотне ее профиль. Когда рисунок был готов, она долго смотрела на него, обводя его линии рукой.

— Ты, действительно, видишь меня такой? — спросила она Готто.

Вместо ответа он, повинуясь какому-то странному порыву, вдруг обнял ее. Роут вздрогнула и испуганно посмотрела ему в глаза. Но Готто и сам испугался, мгновенно разжав руки.

— Солнце садится, — сказала женщина. — Нам пора идти.

Они шли почти до самой темноты, а потом впереди заблестела полоска воды. Убедившись, что это не мираж, измученные путники со всех ног бросились туда. Однако их ждало жестокое разочарование: реку, о которой говорила Роут, они так и не нашли. Они вышли на морское побережье. Перед ними простирался водный простор, но эта вода не могла спасти им жизнь.

— А куда впадает река? — хрипло проговорил Готто.

— В море. Но я не знаю, где. Я и про реку знаю только из рассказов наших охотников.

Тем не менее, выйдя на кромку пляжа, путники, не раздумывая, окунулись в море. Роут тщетно пыталась выполоскать песок из волос. Они набирали в рот воду, и она, несмотря на соленый до горечи вкус, ненадолго охлаждала спекшиеся губы. Но душный воздух, высушивая намокшую одежду, делал ее почти каменной на ощупь, а лицо сводило от соли. Зато здесь, на берегу, можно было определиться с направлением. Когда появились звезды, Готто сообразил, где север. Там, на севере, должен был оставаться Лю-Штан. Но сколько дней понадобится, чтобы вернуться? Их силы уже на исходе. Неизвестно, встретится ли им река, или она течет южнее.

— А что на юге? — спросил он Роут. — Пустыня так и тянется до края?

— Где-то там, на юге, лежит страна Золотых статуй, — ответила молодая женщина. — Говорят, раньше наши охотники торговали с ее жителями. Но сейчас бертмед не уходят так далеко на юг. Нет, туда нам точно не добраться.

— Значит, на север, — решительно заявил Готто. — Будем идти, пока сможем.

Утро застало их лежащими на берегу. Он открыл глаза, пытаясь вспомнить, как оказался здесь, потом в ужасе огляделся. К счастью, Роут была неподалеку — она лежала неподвижно. Когда Готто, с трудом заставляя двигаться онемевшие ноги, подошел к ней, то обнаружил, что молодая женщина в беспамятстве. Может, это и к лучшему… Он взвалил Роут на плечо и понес ее вдоль берега.

Готто не сразу сообразил, что возвращается по собственным следам, спросонья перепутав направление. Это десятки лишних шагов! Шагов, и так сделанных через силу! Положив Роут на влажный песок, Готто сел рядом. Двигаться больше он не мог. Надежды нет. Солнце приближалось к зениту… Теряя сознание, Готто не заметил черную точку, показавшуюся в небе прямо над ними.

Ниметон уже сутки кружил над Мешеоротом. Правда, летающую машину, которой управляли маги Огня, нельзя было назвать ниметоном в прямом смысле: она отрывалась от земли не заклинаниями жрецов Воздуха, а с помощью идера. Несколько таких новых ниметонов было создано в секретных лабораториях Перонеды.