Но такая прыть пришлась по душе далеко не всем, особенно тем, кого возмущало самоуправство Макиавелли. Аламанно Сальвиати больше всего раздражало то, что Макиавелли, по его мнению, пренебрегал руководителями, и однажды заочно отругал Никколо за то, что тот позволил нескольким солдатам покинуть поле боя. Узнав об этом, Макиавелли написал Сальвиати возмущенное письмо, но в ответ уполномоченный отрицал обвинения в оскорблении и заявил, что всего лишь вспылил, потому что секретарь заранее не предупредил его о своем решении. Похоже, Макиавелли все же сделал надлежащие выводы, ибо большинство писем Десятке написано его рукой. Учитывая хорошо известное мнение Никколо на этот счет, он вполне понимал озабоченность Сальвиати тем, что армия в любой момент могла отказаться выполнять приказы республиканских представителей. Однако из-за присущей ему самоуверенности Макиавелли будет все чаще и чаще пренебрегать советами, мнением и чувствами других.

Наконец, 20 мая делегация из Пизы встретилась с Аламанно Сальвиати, и на следующий день послы отправились с ним во Флоренцию. Переговоры продлились пять дней, проходили трудно, но все же удалось договориться о сдаче, и еще два дня ушло на документальное оформление решения. Хотя официально капитуляция Пизы была назначена на 4 июня, двумя днями ранее изголодавшееся население стало покидать город и в поисках еды хлынуло в солдатские лагеря. Когда победители уже готовились с триумфом войти в Пизу, Десятка предусмотрительно снабдила Макиавелли необходимыми средствами для выплаты избранным для занятия города войскам: им полагалась треть от обычного жалованья. Флорентийцы пошли на этот шаг во избежание того, чтобы недовольные солдаты не начали обирать несчастных пизанцев. Флоренция всячески старалась предотвратить мародерство. Хотя пизанцы подписали соглашение, больше походившее на безоговорочную капитуляцию, флорентийцы прагматично рассудили, что великодушие к побежденному противнику будет куда выгоднее мести: жителям Пизы разрешили пользоваться теми же свободами, которыми они обладали до 1494 года, включая и налоговые льготы.

Позднее Макиавелли обвинит власти в том, что они решили сами вести переговоры, мотивируя это некомпетентностью послов и их неспособностью «блокировать или осадить» город. Каких бы результатов можно было бы добиться, окажись во главе армии Антонио Джакомини! И все же нет никаких свидетельств того, что Макиавелли одобрял решения флорентийской республики во время капитуляции Пизы, а высказанная им постфактум критика скорее походит на пропагандистскую попытку поддержать некий политический курс, нежели на объективный анализ событий.

Под договором о капитуляции Макиавелли поставил подпись следующим за Адриани и мог по праву гордиться достигнутым, глядя, как солдаты ополчения готовятся пройти победным маршем по улицам захваченного города. На самом же деле флорентийские новобранцы не слишком отличились на поле боя, но, по крайней мере, избавили республику от необходимости нанимать войско профессиональных пехотинцев и тем самым от дополнительных расходов. Шествие, запланированное на 6 июня, правда, отложили еще на два дня — вероятно, в связи с парадом планет. Более того, 3 июня Ааттанцио Тедальди написал Макиавелли, предложив благоприятное время для начала торжеств. Когда флорентийский народ, узнав о падении Пизы, предавался ликованиям, Никколо получил письмо от своего друга Агостино Веспуччи: «Если бы я не считал вашу гордыню и без того непомерной, дерзнул бы сказать, что с вашими войском вы проделали безукоризненную работу и помогли не отсрочить, но приблизить время, когда Флоренции вновь обрела ей по праву принадлежащее».

Однако не все придерживались подобной точки зрения. Многих возмущало то, что Содерини попытался присвоить себе всю славу, и даже успехи Макиавелли не могли унять враждебность к гонфалоньеру. Филиппо Казавеккиа, никогда не сомневавшийся в способностях Никколо, заметил, что Макиавелли стал ото всех отдаляться: «Я не верю, что идиоты постигнут ход ваших мыслей, тогда как мудрых мало, и встречаются они нечасто; вы понимаете, о чем я, даже если слова мои невнятны. Ежедневно я прихожу к выводу, что вы превосходите даже тех пророков, что рождались у евреев и иных народов».

В апреле громадная армия Камбрейской Лиги сдвинулась с места: французы вторглись в материковые владения Венеции. Вскоре Юлий II издал буллу, в которой отлучил Венецию от церкви и наложил на нее интердикт.[54] Тем самым понтифик пытался изолировать город как политически, так и духовно, пока его войска без всякого сопротивления двигались по территории Романьи. Почуяв, что запахло жареным, правители Феррары и Мантуи присоединились к интервентам, и армия Лиги, находившаяся в той местности, возросла почти до 50 тысяч человек. Против столь грозной силы венецианцы могли собрать около 35 тысяч солдат, причем половину пехоты составляло ополчение, к тому же враждебность понтифика не позволяла набирать рекрутов на папских землях.

Командование войском венецианцы доверили пожилому, но крепкому Никколо Орсини, графу Питильяно, однако его заместителем, к несчастью, назначили дерзкого Бартоломео д’Альвиано. Орсини разработал стратегию войны на изнурение: он надеялся выиграть время и измотать противника, не вступая с ними в открытый бой. Но д’Альвиано имел другие намерения, 14 мая арьергард венецианцев под его командование столкнулся с французами близ Аньяделло, потерпев сокрушительное поражение. Половина войска разбежалась, и солдаты продолжали дезертировать, Орсини ничего не осталось, как отступить к Венеции, оставив большую часть материковых земель на милость захватчиков.

Вскоре один за другим пали Бергамо, Бреша, Верона, Виченца, Падуя и Тревизо, и всем казалось, что еще немного и за ними последует сама Венеция. В 12-й главе «Государя» Макиавелли объяснит поражение Венеции при Аньяделло ее зависимостью от наемников, упустив (возможно, намеренно) тот факт, что венецианские наемники сражались с невероятной отвагой: некоторые отряды предпочли погибнуть все до одного, но не сдаться. Но к тому времени городское ополчение стало для Никколо своего рода навязчивой идеей, и в книге он хотел оправдать недавний провал флорентийских ополченцев, который, по сути, и помог отстранить Макиавелли от власти.

Имперские войска под командованием вассалов Максимилиана I захватили большую часть Венето, но в этот момент Людовик XII уже добился своего и предпочел укрепить свои недавние завоевания, оставив в армии Лиги только горстку солдат. Венецианцы поняли, что противник ослаб, и провели серию решительных дипломатических маневров с целью расколоть Камбрейскую Лигу. И первой их целью стал Юлий II. Понтифик всегда относился к Людовику XII с подозрением и однажды заявил, что «не желал быть капелланом французов». Более того, он был обеспокоен стремлением кардинала д’Амбуаза занять его место и однажды вступил в жаркую полемику с монархом по поводу французских бенефициев — король объявил себя единственным, кто с середины XV века имеет право их назначать.

Тем временем венецианцы перегруппировались и 16 июля, сконцентрировав значительные силы под командованием Орсини и раздражительного проведитора (provveditore)[55] Андреа Гритти, провели блестящую тайную операцию и отбили Падую. Спустя три недели они, по счастливой случайности, захватил в плен Франческо Гонзагу, маркиза Мантуи, а узнавший об этом папа римский в ярости швырнув наземь свою биретту (biretta).[56] Однако венецианцам еще предстояло одолеть армию императора, усиленную французскими и папскими войсками и направлявшуюся к Падуе. К счастью, Орсини хоть и не был грозой на поле боя, но все же обладал всеми способностями и упрямством, необходимым для упорного сопротивления. 15 сентября 1509 года началась осада Падуи, и за несколько дней имперская артиллерия обрушила крупные участки городских стен, но венецианцы так и не позволили противнику ворваться в бреши.