Туркмены, поразмыслив на свободе, нашли, что контрибуцию следовало взыскать не с них одних, а и с других жителей ханства. Желая поправить эту ошибку и несправедливость русских, они разложили свои убытки на узбеков и киргизов и стали взыскивать с них контрибуцию… Не так громко, как Головачов, без пушек и ракет, но так же неукоснительно. Увещаний хана не слушают, смирить их ему нечем, а за рекой его гвардия, его даровая жандармская команда бездействует…
Дело в том, что Иванов не хотел быть ни телохранителем хана, ни жандармом. Потому ли, что, может быть, он никогда не читал инструкции Петра I, данной Бековичу; потому ли, что считал такую роль для себя унизительной, потому ли, что желал играть роль самостоятельного вершителя судеб ханства, потому ли, что считал себя уже важным делателем истории, за которым ревниво следят англичане, но только он все искал благовидного предлога, которым бы можно было прикрыться в случае возникновения дипломатической переписки. Наше министерство иностранных дел, присылая начальникам пограничных округов «доверительно» литографированные копии с бесчисленных запросов, нот и протестов беспокойных и надоедливых английских дипломатов, старающихся набросать побольше камней на пути нашего исторического шествия, также старается сдерживать наших военачальников и охлаждать их воинственных пыл… Если бы не эта закорючка, не этот стопор, останавливающий весь механизм на полном ходу, мы давно бы стояли на самой границе Индии, несмотря на бумажную войну англичан, и надо полагать, что значительно облегчили бы и работу министра иностранных дел.
Глядя на карту Средней Азии, оценивая расстояния, отделяющие нас от границ Индии, невольно прикидываешь в уме: сколько еще нашим дипломатам придется исписать бумаги и пролить чернил, отписываясь по входящим номерам? А ведь все равно отписываться придется…
Кауфман также не разделял видов Петра Великого и не хотел обратить аму-дарьинский отряд ни в преторианцев, ни в янычар, ни в жандармов хивинского хана. В инструкции, посланной им Иванову в предписании от 12 сентября 1873 г., стало быть, с ночлега у Сардаба-куля, на возвратном пути в Ташкент, было сказано, что «главная цель, которую желательно достигнуть посредством оставления на правом берегу аму-дарьинского отряда, заключается в охране и защите населения этого берега, ныне входящего в состав русских подданных».
Посмотрим второстепенные цели. «Внутренние дела ханства, о которых, само собою разумеется, следует стараться иметь самые ближайшие сведения, должны вызывать наше участие настолько, насколько они будут касаться интересов и спокойствия вновь подчиненной нам страны и ее населения». Это вот действительно выражение довольно туманное, как будто дающее право переходить от пассивной обороны к активной и проникать на тот берег, в пределы ханства, для вмешательства во внутренние дела его… под благовидным предлогом охраны и защиты населения нашего берега.
В этом понимании разбираемой цитаты нас утверждает и следующее место инструкции: «К достижению этой цели, т. е. охраны и защиты, должны быть направлены все усилия и те меры, кои, по обстоятельствам и ближайшим местным условиям вы сочтете нужными предпринять». Значит: действуй по своему усмотрению, как хочешь!
Для ознакомления с населением нового отдела рекомендовалось почаще делать военные прогулки. Это и жителей ознакомит с русскими, да и знать они будут, что в случае чего русские сейчас и придут для защиты их или для наказания.
Первую прогулку Иванов сделал в половине октября 1873 г. в дельту Аму-Дарьи и на уроч. Даукара, сохранив в глубокой тайне как цель, так и направление движения войск. На том берегу тотчас все притихло, ожидая переправы русских и какого-нибудь необычайного, блоковского злодейства… Иванов возвратился 12 ноября, выбрав на берегу реки место для другого укрепления на уроч. Нукус, при начале разветвлений дельты, где, кстати, и лучшая переправа через Аму-Дарью. Укрепление это, в виде редута, возведено было в 1874 г. и в гарнизон поставлены 1 рота, 1 сотня и 2 орудия. Расстояние между ним и Петро-Александровском — 175 верст по колесной дороге. Как только заречные туркмены увидали, что напугавшее их движение русского отряда было пустою прогулкою, они снова принялись за поправление своих дел на счет соседей-узбеков. Снова полетели к Иванову просьбы хана усмирить туркменов…
В инструкции Кауфмана, как она приведена в материалах, ни слова не сказано, что Иванову предоставляется право вторгаться в пределы ханства и переходить реку. Глухо, в виде шарады, что-то такое мелькало там и сям, как мы уже разъясняли, но и то требовалось, чтобы «внутренние дела» или, вернее, беспорядки ханства грозили опасностью нашим новым под данным. Стало быть: пока туркмены режут и грабят не наших подданных, Иванову нельзя вмешиваться во «внутренние дела» ханства.
В «Материалах» прямодушно излагается между прочим следующее: «Надо здесь заметить, что в руках начальника русских войск, оставленных на Аму-Дарье, существует повод к непосредственным отношениям (т. е. мимо хана) к самому беспокойному элементу в Хиве — туркменам. Читатели припомнят, что ко времени очищения русскими войсками хивинской территории, туркмены не кончили с нами счетов по контрибуции… Пользуясь этим прецедентом, полк. Иванов часто обращался к хивинским туркменам, и чрез посредство хана, и непосредственно прямо от себя, чрез своих людей, с советами и увещаниями, чтобы они успокоились и прежде всего позаботились о приведении их счетов с нами к концу. В противном случае, полк. Иванов грозил карою и новым погромом, если они не выполнят своих обязательств к нам, будут продолжать грабить и тревожить население ханства».
Отлично вышел Иванов из затруднения! Теперь главная цель, указанная ему Кауфманом, значительно расширилась: он становится на защиту не только наших, но и хивинских подданных!
Его отряд, по понятиям туркестанских военных, является передовым, а передовой отряд, по тем же понятиям, должен представлять беспрестанные случаи к отличиям, а стало быть, и наградам. Поэтому все неукротимые честолюбцы всегда и стремились в передовые отряды. Случай же к разным стычкам должен был искать сам начальник отряда, оправдываясь потом разными, подчас и сочиненными после стычки, благовидными предлогами… Все зависело от находчивости и остроумия чинов передового отряда, помогавших придумывать благовидные предлоги. Не для того мы взялись за перо, чтобы скрывать что-нибудь, да наконец, такой зуд в передовых отрядах приносил нам до сих пор только пользу: вспомним хоть совершенно взбалмошные действия Абрамова в джизакском передовом отряде, последствием коих была война с Бухарою и завоевание самой дорогой жемчужины Средней Азии, Самаркандского округа. А это повело за собой полное подчинение Бухары и затем облегчило движение на Хиву и ее порабощение.
Надо же быть справедливыми. Говоря о настроении духа оставляемых на Аму-Дарье войск, на стр. 116 «материалов» выражаются так: «Встречи с неприятелем войска жаждали, так как вообще боевые движения ободряют дух и возвышают нравственные силы наших войск». Это действительно верно, и военные это хорошо знают, кто испытал на себе или видел на других. Последний негодяй перестает негодяйствовать, когда смерть глядит в глаза!
Итак, войска жаждали нанести неприятелю травматические повреждения… Но кто же неприятель? Хивинцы не дрались с нами и бросали крепости на волю Божию, даже во время войны, а теперь стараются только сорвать подороже за всякую поставку. Они же молят постоянно о защите их от туркменов.
Дрались с нами только туркмены и киргизы. Очевидно, это и есть «неприятель», достойный получить еще несколько шишек.
В январе 1874 года Иванов прослышал, будто туркмены собираются перейти Аму-Дарью по льду и порасчесать наших подданных. Материалы называют это попыткою «открыто восстать против нас», хотя эта попытка ровно ничем не выразилась… Иванов быстро двинулся с частью отряда к Нукусу, перешел реку по льду и стал жечь ближайшие к Кипчаку кочевья туркменов рода Кульчар (караджель-гелды). Это произвело всеобщую панику, и к Иванову тотчас явились депутации от соседних родов с просьбой о пощаде… Он потребовал взноса недоимки, освобождения задержанных рабов и возвращения соседям-узбекам всего награбленного. В это время река тронулась и волей-неволей надо было удовлетвориться произведенным впечатлением, без всяких практических, осязательных результатов, и спешить домой. Переправясь на лодках обратно, Иванов воротился 29 января в Петро-Александровск без потерь. Это одно уже доказывает, что «открытое восстание» еще не успело созреть хорошенько в умах туркменов, и что Иванов отличился тут, собственно, даром угадывания чужих мыслей.
