– Ох, какие гости к нам пожаловали! Сам Михаил Прохоров изволил прибыть! – откровенно дурачась, вскричал старикан и протянул мне жилистую руку.

Я растерянно пожал эту руку и посмотрел в глаза своему собеседнику, уже понимая, что тот развлекается, но не понимая причины этого веселья.

– Присаживайтесь, Михаил Дмитриевич! – все так же дружелюбно ухмыляясь, предложил мне хозяин кабинета и вернулся в свое кресло.

Я прошел пару шагов и послушно сел на один из антикварных стульев.

– А что же у нас охрана стоит? Не по-людски это! – заметил Пинкертон, усаживаясь за стол напротив меня.

Я услышал, как слева от меня под Гансом скрипнул стул.

– Ну что, как бизнес идет, Михаил Дмитриевич? – тепло спросил меня старикан, поправляя какие-то бумажки на своем столе.

Я пожал плечами и выдавил из себя одно слово:

– Нормально.

– И что же, кризис вас совсем не беспокоит? Совсем-совсем? Представляете, Валерий Васильевич! Совершенно не беспокоит Михаила Прохорова мировой кризис, – удивился со своего места Пинкертон, выколачивая трубку в монументальную пепельницу, изображавшую крокодила с разинутой пастью. Рядом с пепельницей стоял флажок России, а воткнут он был в подставку, надпись на которой я сумел разглядеть: «Управление ФСБ по Московскому военному округу».

Внезапно я разозлился:

– Послушайте, мы ничего незаконного не сделали. Наоборот, даже помогли задержать опасных преступников. Отдавайте мои права, запишите показания, и мы поедем.

– Да мы вас и не держим, Михаил Олегович. – Валерий Васильевич даже привстал со своего места, протягивая мне права.

Я тоже встал, но пока я тянулся за кусочком пластика, до меня дошло, что впервые за последние дни я услышал свое настоящее отчество.

Права тем не менее я забрал и тут же спрятал их во внутренний карман пиджака.

Теперь все трое, включая Ганса, смотрели на меня с пристальным интересом, ожидая дальнейших действий.

– Ну так что, прощаемся? Или как? – все с той же странной ухмылкой озвучил общий вопрос старик.

– Ладно, что вам от меня нужно? – Я вернулся за стол, и Валерий Васильевич тоже сел на свое место.

– О! Совсем другой разговор, – скучным, сугубо деловым голосом сказал Пинкертон и принялся подробно, с пикантными отступлениями, излагать свои удивительные предложения.

Впрочем, ничего удивительного в этих предложениях как раз не было – удивительно было, что армейская контрразведка при таких раскладах сразу не взяла нас за хобот.

Из здания Управления мы поехали закупаться согласно штабному списку, а адрес оптимального магазина в качестве финальной любезности подсказал нам Валерий Васильевич. Вообще, нормальный человек оказался. Да и Пинкертон, по зрелому размышлению, тоже, хотя его манерность и самолюбование все же здорово раздражали.

Николь позвонила мне, когда Ганс закончил запихивать в лимузин последние коробки с запчастями, и мы уже выруливали со стоянки на проспект.

Я до последнего не верил, что она позвонит, хотя после визита в Управление знал уже наверняка, что не может не позвонить. В такой игре нельзя оставлять без контроля ни один кусочек инсталляции.

И все равно, когда на экран телефона пробилось робкое сияние с ее таким желанным именем, мое сердце застучало в такт автомобильному движку. Наш лимузин рванул по пустому шоссе, и я тоже мысленно уже летел навстречу Николь, вспоминая волшебные изгибы ее тела, отточенные, зовущие жесты и пьянящий запах ее инопланетной красоты.

– Привет, Миш!

Я молчал, жадно вслушиваясь в каждый звук, доносящийся из телефона, – там играла музыка, значит, Николь уже вышла из отеля позавтракать. Сидит где-нибудь в кафе, глазки строит посетителям.

– Эй, Миша, ты меня слышишь?

– Слышу.

– Я хотела тебе сказать, что ты молоток, Миш! Я не ожидала. Честно. Ты хоть знаешь, что сейчас творится на фондовой бирже? Началось еще вчера вечером, но сегодня – это просто фантастика! Ты ведь знаешь, да?

– Знаю.

– С тобой Марк хочет поговорить. Передаю трубку.

Я поморщился – сдался мне этот краснорожий хомяк. Но ведь видно было, как Николь от него зависит, и я не хотел его злить, лишь бы не расстраивать ее.

– Алло, Михаил Дм… хм, Олегович?

– Да, слушаю вас.

– Это Марк. Я хотел поблагодарить вас. Вы все сделали идеально. Просто идеально! Я жду вас и вашего приятеля в «Хошимине» в пятнадцать часов дня – успеете? Нам потом надо будет улетать. Мне звонили ваши кураторы, с ними мы уже рассчитались. Осталось только с вами. Успеете до 15.00?

– Успею.

– Тогда до свидания.

И он отключил трубку, гнида. Или Николь сама не захотела продолжения разговора?

Я всерьез задумался, да так, что всю дорогу до части думал только о том, как узнать, кто из них выключил телефон, – как будто это было самым важным знанием в моей жизни.

Мы не стали больше деликатничать, а велели Марату погромче посигналить у ворот, а затем въехали в расположение части, торжественно проехав по пустому пыльному плацу, да еще поставили машину прямо под окнами штаба, заехав задом на газон. Уже давно можно было спокойно выйти из роли, но я из пустой вредности не спешил этого делать, подгоняя зычными окриками Ганса, в одиночку таскающего тяжелые коробки в кабинет командира батальона.

К комбату я зашел сразу после того, как туда в очередной раз занырнул вспотевший Ганс с последней коробкой в руках. Комбат, слава богу, был на месте, и я отдал ему список, исчирканный галочками, обведенными в разноцветные кружочки.

Майор, не говоря ни слова, раскрыл облезлый сейф и вручил нам с Гансом по военному билету, где уже были проставлены все необходимые печати и пометки.

– Молодцы, – буркнул комбат, но нам совсем не требовалось его одобрение, и он сам это отчетливо понимал.

Мы молча, не прощаясь, вышли из кабинета и плечо к плечу пошли по ступеням штаба к лимузину, уже развернувшемуся лакированной мордой к воротам.

Из всех четырех казарм, из столовой и хозяйственного блока высыпали бойцы и, встав в огромный неровный овал по периметру учебного городка, тоже молча смотрели, как мы с Гансом стучим модными туфлями по истерзанному солдатскими подошвами плацу.

Перед тем, как сесть в лимузин, я все же помахал ребятам на прощание, а вот Ганс даже этого не сделал.

Зато, усевшись спереди, он громко сказал Марату:

– Поехали! – и лимузин, взвизгнув шинами, рванул к торопливо раздвигающимся воротам.

У «Хошимина» было негде припарковаться, и мы кружили вокруг не меньше получаса, пытаясь втиснуться по правилам, пока мне не осточертело.

– Марат!

Я достал все деньги, что остались у нас после выплаты армейской барщины, и показал ему, пока он лавировал в московской давке.

Денег оказалось чуть больше тридцати штук рублей, и я все их передал Гансу, а тот закинул в бардачок напротив себя.

– Нормально, дружище? – спросил у него Ганс. Читалось это так: рассчитывал ли ты на что-то еще, странный ты мужик?

– Нормально, пацаны! – откликнулся Марат. – Телефончик мой запишите. Будете еще какую-нибудь аферу крутить, позвоните. Может, и я на что сгожусь. И это, на будущее, учтите – когда будете олигархов изображать, деньгами не сорите. Непохоже получается. На самом деле олигархи жадные. Очень жадные. Сквалыжные они, короче, как моя теща.

Ганс записал телефон, хлопнул Марата по плечу, и тот притормозил как раз напротив «Хошимина».

Мы вышли, лимузин уехал, погудев нам на прощание, а Ганс, повернув ко мне задумчивое лицо, в очередной раз попросил у меня объяснений тому, чего не понимал я сам:

– Не понимаю я этого, Михась! Как это может быть, что вся обслуга вокруг знает, кто мы такие, но никому из хозяев об этом ни гу-гу?! Все водилы, все швейцары, все охранники – все, мля! Но кому надо – ни гу-гу?! Почему они молчали, объясни?!

Я подумал, что это называется «солидарность», но не стал говорить этого вслух, потому что на самом деле не верил ни в какую солидарность, тем более среди холопов. Может, они тоже что-то крутили, ловили свою рыбку в нашей мути?