Швейцар на входе встретил знакомой ухмылкой, но когда я, похлопав себя по карманам, вдруг обнаружил, что у меня нет ни рубля, он совсем не огорчился:

– Не беда, потом меня порадуешь, солдат, – пробормотал он в свои усы едва слышно, зато потом громко, во весь голос, закричал: – Здравствуйте, дорогой Михаил Дмитриевич! Милости просим к нам!

Мы торопливо прошли вестибюль и поднялись наверх.

Дверь нашего номера была распахнута, и у меня екнуло сердце – там, наверное, уже пусто, лишь хлопочут горничные, или того хуже, уже въехали другие постояльцы и даже следа от Николь не осталось.

Но в номере сидел Марк. Рядом с ним, на диване, лежали две сумки из мягкой дорогой кожи.

– Здравствуйте, господа! – Марк встал и, оглядев нас так внимательно, будто впервые увидел, потом еще пожал каждому руку и посмотрел в глаза.

– Вот здесь обещанное вам вознаграждение. Как видите, я своих слов на ветер не бросаю. Так и передайте своим кураторам. Михаил, еще раз хочу вам сказать, что вы все сделали идеально! Сегодня утром я продал все свои проблемные активы на фантастических условиях, просто на фантастических условиях! Поздравляю всех нас с удачной сделкой!

Я не удержался и все-таки задал свой вопрос, хотя видно было, как его коробит от моей настойчивости:

– А где Николь?

– Она не стала вас дожидаться и уехала, получив свою долю.

Марк так морщился и краснел, что до меня дошло – я не один сейчас страдаю по этой шлюхе. Нас, страстотерпцев, похоже, скоро целый взвод наберется, а то и батальон.

– Ну, я пошел. Удачи! – Он не стал пожимать нам руки второй раз, а мы тоже не рвались с ним еще раз ручкаться.

Как только за Марком захлопнулась дверь, Ганс рванул к сумкам, расстегнул на каждой по молнии и оторопело уставился на пачки евро, упакованные в прозрачные пакеты по десять пачек в каждом.

– Михась, гляди! Мля! Сколько тут?

Я подошел поближе, поковырялся в сумках и признал очевидное:

– В каждой – ровно по миллиону евро.

– Охренеть! – счастливо пропел Ганс. – Охренеть! Охренеть! Охренеть!

Потом он торопливо застегнул молнию на обеих сумках:

– Смотри, Михась, теперь главное – не пропалиться. В фильмах, я видел, всегда в этом месте у пацанов конкретные проблемы начинаются.

– У нас не начнутся, – пояснил я. – Это же легальные деньги. Я не удивлюсь, если краснорожий с них даже налоги заплатил, на радостях. Так что не шугайся – теперь ты легальный миллионер, а не какой-нибудь мелкий фармазонщик.

– А сколько же этот сыч себе отхватил, если нам таких денег не пожалел? – вдруг озаботился Ганс, возбужденно вымеривая шагами гостиную, но не выпуская из виду сумки с деньгами.

– Николь говорила, что до зимнего кризиса его компания стоила сто пятьдесят миллионов. Раз он так радуется, значит, получил еще больше, чем полагалось. Наверное, миллионов двести. А тебе не все равно?

– Да, в общем, мне по барабану, – признал Ганс, остановившись на минуту у распахнутого окна.

– А контрразведка сколько отхватила?

– А вот этого я не знаю, даже примерно, – честно признался я. – Они могли и больше Марка заработать, у них масштабы, сам понимаешь, космические.

– Эх, – потянулся Ганс, мечтательно глядя в голубое небо. – Приеду в Саратов, кабак открою на центральной улице – там после того, большого кризиса, вообще ничего толкового не осталось. Нормальным пацанам, понимаешь, и побазарить негде… А то поехали со мной в Саратов, Михась! – вдруг начал уговаривать он меня. – Я в таких делах херово соображаю, а ты ведь головастый пацан. Мы вместе нормально замутим, Михась, точно тебе говорю!

Я помотал головой, даже не пытаясь объяснять Гансу, почему я не желаю жить в Саратове и управлять пивным рестораном, ублажая нормальных пацанов.

– Мне в Питер срочно надо, братва ждет меня там, – нашел я подходящее объяснение, и Ганс не стал больше донимать меня.

Впрочем, он еще с час топтался в номере, мешая мне проводить грамотный обыск, но когда Ганс наконец собрался уходить, а я твердо заявил, что остаюсь, немец все-таки обиделся.

– Значит, расходимся, как в море корабли? – с нескрываемой обидой сказал он. – Даже на пару дней со мной в Саратов не скатаешься? Сейчас вот не поедешь со мной, так что ли?!

– Ганс, мне очень жаль. Нет.

– Ну, бывай, братан! – Он вышел с плотно застегнутой сумкой в руках, яростно хлопнув дверью на прощание.

Я тут же рванул в спальню, потом в ванную, потом снова в спальню, в бешеной истерике переворачивая постельное белье, пледы, пуфики, пока не нашел то, что искал, – один из ее многочисленных носовых платков. Я, разумеется, узнал бы его даже с закрытыми глазами, даже вернее бы узнал, закрыв глаза, но у нее платки еще были помечены фирменной вышивкой на уголках – «Н. Н.». Бережно расправив платок, я поднес его к лицу, вдыхая ее одуряющий запах, и меня захлестнула волна блаженства, а подкосившиеся ноги уронили мое тело на диван.

Я лежал, не двигаясь, закрыв лицо драгоценным платком, и мучительно думал, что мне теперь делать, чтобы не только найти ее, но и вернуть. Найти человека несложно, особенно если у тебя есть деньги, но что потом делать, если она рассмеется мне в лицо, презрительно скривив тонкие бледные губы?

Потом я звонил ей по телефону – звонил каждый час, проживая в мучительном нетерпении каждый этот час, как целый день.

Она ответила в полночь, будто сама для себя выбрала это символическое время.

– Привет, Миш! Чего хотел? Марк с вами расплатился, я надеюсь? Ему ведь пришлось еще с кое-кем поделиться, тут ты просто стратег оказался. Как ты только додумался до этого, я тобой горжусь! Уже получили свои доли, так?

– Да, все в порядке. Но я хотел увидеть тебя.

– Миш, дорогой мой! Успокойся, пожалуйста. Ну, зачем я тебе? Ты так молод, у тебя впереди еще будет не одна и не две любви. У тебя теперь вообще все будет хорошо!

– Николь, мне очень важно тебя увидеть. Я обещаю, что не буду делать глупостей. Мне просто надо предложить тебе одну сделку. Тебе понравится, обещаю.

– Сделку? Ты?! Ну, ладно, предлагай. Мне даже интересно.

– Нет, Николь, не сейчас. Я хочу сделать предложение лично. Это займет пять минут, не больше.

Она упиралась недолго – мы договорились, что встретимся утром. Она терпеливо объясняла, где находится кафе, куда она явится завтракать, а я нарочно прикидывался идиотом, будто не понимая, где находится это кафе, только для того, чтобы подольше слышать ее хрипловатый, но такой желанный голос.

В конце концов она меня раскусила, но не обиделась, а так тепло рассмеялась, что я вдруг поверил – все будет хорошо.

Она согласится – не может такого быть, чтобы она отказалась. Это было бы слишком несправедливо ко мне.

– Кстати, Миш, давно собиралась тебе сказать. Я замуж выхожу. За Николая Беридзе, владельца «Консалтинг корпорейшн», – сказала она вдруг и отшатнулась, увидев мое лицо.

Я прочувствовал каждое сказанное ею слово, будто меня тыкали палкой в свежеобожженную кожу, и тут же задергался от настоящей, невыдуманной боли.

– Ты чего ерзаешь, Миш? – спросила Николь осторожно, и я, мельком взглянув на нее, сразу отвернулся, чтобы ее слова больше не рвали мою кожу так остервенело.

Она поставила на стол свой стакан, поправила салфетки, и я совершенно неосознанным движением тут же вцепился в этот стакан, а потом еще коснулся по очереди всех этих дурацких салфеток. Мне просто хотелось трогать все, что она трогала, пока тепло ее рук еще не ушло из всех этих вздорных, но теперь таких дорогих мне вещей.

– Беридзе сейчас стоит почти четыреста миллионов евро. Он играл на бирже под алюминиевые комбинаты Марка и Прохорова, а потом, по моему совету, зарегистрировал сделки и слил активы на максимуме, зафиксировав наивысшую прибыль, – подробно рассказала она мне, так, словно это все объясняло.

Я понял, что если прямо сейчас не сделаю что-нибудь настоящее, что хотя бы озадачит ее, если не остановит, то она просто встанет и навсегда уйдет в те места, где зафиксирована наивысшая прибыль.