— Это верно, колдовством ее не взять, — подтвердил седовласый рыцарь. — А штурмом можно, если очень надо. Ночной Вор сейчас тоже, наверное, в замке не сидит. Если они на Беркат с двух сторон навалятся — как пить дать возьмут.

«А какого же черта вы в деревне водку пьянствовали и беспорядки нарушали, вместо того чтобы усилить гарнизон крепости?» — захотелось спросить Барабину. Правда, вслух на полуанглийском языке вопрос получился менее красочным, но суть была именно такова.

Ответ седовласый рыцарь дал, не задумываясь и даже как будто не ощущая нелепости своих слов в создавшихся условиях.

— Так приказал король, — произнес он. — Его величество поручил нам охранять дорогу и побережье.

— Хорошо же вы их охраняли! — в сердцах бросил Барабин, но его гнев ничего уже не мог изменить.

Таугас был потерян, и Барабин отметил про себя, что его пребывание в королевстве Баргаут складывается как-то очень неудачно.

С первых часов ему все время приходилось отступать, причем по большей части — со стремительностью панического бегства.

На самом деле в панику Барабин ни на секунду не впадал, и каждое его бегство было вполне обоснованным. Еще в спецназе его учили, что героически погибнуть — невелика хитрость, а стремиться нужно к тому, чтобы выжить и выполнить задачу.

Его стратегической задачей на текущий момент было вызволить из плена Веронику Десницкую, и тактическое отступление в определенной мере способствовало ее выполнению.

По крайней мере, Барабин до сих пор был жив. А ведь если его убьют, то судьбой Вероники в этой стране и во всем этом мире вряд ли кто-нибудь озаботится.

Роман уже достаточно хорошо понял, что обращение в рабство и торговля людьми за наличные и в кредит в этой области пространства очень даже в порядке вещей. И если история Вероники Десницкой и может привлечь чье-либо внимание, то только и исключительно дороговизной объекта сделки.

256 золотых королевских фунтов за дикую гейшу — это действительно дороговато.

Однако все познается в сравнении. Миллион долларов за рабыню — это очень много, а тот же миллион долларов за похищенную дочь олигарха — сумма вполне умеренная.

На этом и сыграл Ночной Вор.

Возможно, он даже готов был вернуть весь миллион Барабину и удовлетвориться суммой в 256 золотых королевских фунтов от Ингера из Ферна. И тогда выходит, что Барабин сам все испортил, устроив потасовку, в результате которой сумка с долларами осталась в подвале, а Роман — в море под скалой.

Но это далеко не факт. Жители Таугаса рисовали Ночного Вора, как человека в высшей степени вероломного. И в этом свете не исключено, что он собирался прикончить Барабина тайно, без лишних свидетелей, и присвоить доллары без огласки, наносящей урон его чести.

Хотя какая честь может быть у человека, который вышел из кшатриев самого низкого пошиба — без роду, без племени и без репутации, завоеванной долгим и верным служением королю.

Все в Баргауте знали, что Ночной Вор просто околдовал короля и только благодаря этому получил рыцарское достоинство, именной меч и титул герцога.

Впрочем, став изменником, он так же быстро всего этого лишился, и ни один рыцарь королевства не воспользовался своим законным правом выступить в его защиту.

Вот только именной меч остался при нем и все попытки его выкрасть закончились провалом. И пришлось королю отдать приказ, повелевающий всем подданным забыть имя этого меча, как они уже забыли имя самого Ночного Вора.

Вот так всеми забытый и жил Робер о’Нифт в своем черном замке на скале у моря, а матери по всему Баргауту пугали им своих детей.

Молодой рыцарь, спасенный Барабиным в полосе прибоя, не так уж давно вышел из детского возраста и, разговорившись с Романом, стал рассказывать ему всякие ужасы про Ночного Вора, который вообще не человек, а демон — прямой потомок Эрка и терранской принцессы.

— А еще говорят, будто он дендрик. А среди них попадаются такие, что еще хуже демонов.

Вот это было уже особенно интересно. С терранцами Барабин кое-как разобрался, определив, что это обыкновенные земляне, непонятным образом попавшие в этот непонятно где расположенный варварский мир с двумя лунами. причем попавшие внезапно и неожиданно для самих себя.

В силу этого они ровным счетом ничего не понимали в окружающей действительности, из-за чего местные жители совершенно естественно считали их полными идиотами.

С дендриками, однако, все было гораздо сложнее.

Во-первых, среди них попадались умные. А во-вторых, некоторые из них были такие, что даже хуже демонов.

Но кто такие дендрики вообще — этого Барабин до сих пор не понял. И ответы разных людей на его наводящие вопросы только еще более запутывали ситуацию.

В общем и целом дендрики — это были люди из той самой страны Гиантрей, где растет большое дерево, на ветвях которого зреют планеты. Но как это понимать, не знали, похоже, и сами информаторы Барабина.

Не только крестьяне и рабыни, но даже благородные рыцари терялись, когда Роман задавал им простой вопрос — как понимать слова о произрастании планет на деревьях?

— Так говорят друиды, — еще прошлой ночью сказал Барабину староста деревни Таугас майор Греган.

И то же самое слово в слово повторил через сутки молодой рыцарь Кентум Кан, который добавил, правда, что дерево это не простое, а волшебное. И не просто волшебное, а самое главное из всех.

Тут бы еще неплохо было выяснить, кто такие друиды, но Барабин, который старательно косил не под терранца и даже не под дендрика, а под обыкновенного чужестранца, старался идиотских по местным меркам вопросов не задавать.

Он уже догадался, что всякий нормальный человек, будь он хоть трижды чужестранец, должен обязательно знать, кто такие друиды.

Как и в случае с гейшами, Барабин тоже в принципе это знал. Но он уже достаточно хорошо усвоил, что в королевстве Баргаут и его окрестностях вещи редко называют своими именами. И наоборот, часто и охотно называют чужими.

Так что местные друиды могли оказаться кем угодно.

Несколько успокаивало то, что они — то ли жрецы, то ли маги и поклоняются священному дереву. Это не слишком противоречило исторической традиции.

Кельтские жрецы, носившие имя друидов в незапамятные времена, тоже были не то маги, не то жрецы, и тоже поклонялись деревьям.

Вот только на тех деревьях не росли планеты.

Это особенно сбивало Барабина с толку. Он никак не мог понять, то ли это причуда языка, и «планетами» здесь называются обыкновенные плоды обыкновенного дерева, которое друиды считают священным (наподобие яблони, выполнявшей в раю функции древа познания добра и зла) — то ли у этих друидов такая оригинальная космогония, и они всерьез верят, что планеты, населенные людьми, растут на ветвях некоего Всемирного Древа.

Собеседники Романа, не приобщенные к великой тайне друидов, слышали звон, но не знали подробностей.

Они вообще пребывали в убеждении, что ойкумена плоская и у нее есть край. И что понятие «планета» не имеет к ойкумене никакого отношения.

А по большому счету, им это было неинтересно. О какой космогонии можно говорить, если даже благородные рыцари не могли скрыть своего удивления, узнав, что Барабин умеет читать.

Доблестные воины свято верили в то, что эта великая премудрость доступна только жрецам и магам, а также тем, в чью голову премудрость вложена колдовством. Но плох тот воин, который позволит магу себя околдовать.

Околдованы знанием бывают обычно гейши, которые и приходят благородным воинам на помощь в тех редких случаях, когда надо что-нибудь прочитать.

Правда, Барабин проходил у местных жителей по разряду безродных кшатриев, и его, к тому же, самого считали колдуном, справедливо полагая, что истреблять без колдовства целые народы — занятие для безродного кшатрия непосильное.

Да что там истребление народов. Без колдовства он не ушел бы живым от того дерева, у которого его осадили не то десять, не то двадцать аргеманов.