— Но эту шайку так или иначе надо прикончить или хотя бы обезоружить! — воскликнул Инго.

— Мы поступим иначе, — возразил Коракс. — Я отвлеку их, и вы отправитесь в Сад, а я уж как-нибудь сам… В живых Мутабор меня все равно не оставит — как только в помощниках отпадет надобность, он уничтожит нас всех, и Паулину, и Ангста, и Штамма. Как жаль, что я не увижу Лиллибет с Инго, — он коротко вздохнул. — И Филина.

Они уже миновали длинную гулкую галерею, увешанную фамильными портретами, спустились по широкой мраморной лестнице и стояли посреди просторного зала. Под ногами у них была мозаика, изображавшая цветущий луг.

— Слушайте и запоминайте. — Коракс переводил взгляд с Уны на Инго. — Как только мы видим Мутабора, я начинаю вести себя так, словно я вас запугал и вы послушны моей воле. Не сопротивляйтесь, я не причиню вам вреда, наоборот, прикрою от… от остальных. Говорить и даже делать я буду одно, но колдовать — совсем другое. Попытаюсь их вымотать.

— Вы справитесь? — усомнился король и машинально положил руку на пояс, словно нащупывая отсутствующий меч.

— Я? — Коракс расправил плечи, тряхнул головой и как будто стал выше ростом. — А кто, спрашивается, был первым мастером по превращениям в Амберхавене? А «Янтарную маску» за Гамлета кто получил? В конце концов, кто провел Мутабора? — Он говорил все быстрее и быстрее, слова у него налетали одно на другое. — Инго, Уна, я много лет среди черных магов, в одной роли. Мутабор давно принял меня в свой круг, я ему такое покаяние в ошибках молодости сыграл, что он поверил, и приспешники его поверили, а они нелюди, у них и сердца нет! Ведь я узнал в Мутаборе старого Притценау, в университете я изучал доппельгангеров, и сразу его раскусил. Когда-то давно герр Притценау пришел ко мне, еще студентику, за помощью. Захотел, видите ли, чтобы я ему вместо артритных его клешней новые руки переставил, от одного молодого талантливого музыканта, а тот чтобы в катастрофу попал, и все это, конечно, осталось нашей со старым виртуозом тайной. Я тогда отказал, резко отказал, заявил, что это хуже доппельгангерства, и он мне это запомнил — и сам заинтересовался доппельгангерами, я, дурак, навел его на след! — даже теперь в голосе Коракса звучало отчаяние. — Через несколько лет, когда я с большим трудом вышел на эту шайку, Притценау уже своего добился, стал всемогущим доппельгангером, Мутабором, — видно, пригодились ему мои слова, но и меня самого он не забыл. Я повалялся у его в ногах, показал, на что способен, и они меня приняли — как не принять такого могучего мага! И с тех пор считают, будто я им помогаю, хотя на деле все наоборот — не мешай я им, они бы, пожалуй, уже и Амберхавен захватили. Да я и думал все это время, что они на Амберхавен нацелились, знал бы, что на Радинглен… Хоть бы Филина предупредил, когда мы с ним год назад виделись! — Он перевел дыхание. Горько усмехнулся. — Думаете, нашел время исповедоваться, но когда же еще? Я иду на верную смерть, так хоть попрощаемся.

Уна смотрела, как шевелятся губы Коракса, но почти не слушала.

На верную смерть?

Она никогда больше его не увидит?

Какое ей дело до Притценау, до Амберхавена… Филин никогда ни слова не рассказывал ей про Амберхавен, по каким-то своим сложным и непонятным Филинским причинам. Она знала лишь, что Амберхавен — это место, где она никогда, никогда не будет учиться, потому что колдовать ей нельзя…

Коракс виновато посмотрел на Уну.

— Я должен был вам все это рассказать — снять тяжесть с души. Ну-с, где же Мутабор? — Коракс по-птичьи склонил голову и прислушался. — Наверняка в тронном зале, как же иначе. Уна, где это у вас?

— Туда, по галерее, — показала Уна. Инго взял ее за руку и тоже всмотрелся во мрак.

Там, за высокими арочными сводами длинной парадной галереи, клубилась тьма. Оттуда шел холод и ощущение смертельной опасности. Дворец, известный Уне до малейшего кухонного закоулка, превратился в незнакомое, полное угрозы место.

— Впер-ред! — Между Инго и Уной на каменном полу галереи сидел крупный черный ворон. Король с королевой вздрогнули от неожиданности, но смолчали. Все-таки воспитывал их тоже оборотень — Филин.

— Помните, ничему не удивляйтесь, — скрипуче, но очень отчетливо предупредил ворон-Коракс, тяжело взлетая Уне на плечо.

Так они и предстали перед захватчиками Радинглена — хрупкая женщина в зеленом, с вороном на плече, и высокий рыжеволосый мужчина.

Двери тронного зала распахнулись сами собой, и Уна с Инго, шагнув в пронзительную стужу, увидели в свете болотных огоньков высокую темную фигуру Мутабора с надвинутым на лицо капюшоном. И Ангста, затянутого в черный мундир с зигзагами молний на погонах, и гаденькую ухмылку фон Штамма в грязном лабораторном халате и резиновых перчатках, и бряцающую железным оперением гарпию. Мутабор небрежно облокотился на спинку трона, но садиться не спешил.

— Они на все согласны! — прокаркал ворон. — Видите, в знак доверия я сижу у нее на плече — и она не свернула мне шею.

— Поди сюда, — властно произнес Мутабор и кивнул Уне черным капюшоном.

— А короля предлагаю ликвидировать, — хищно предложила Паулина и клацнула когтями по каменному полу.

В глазах у Уны помутилось от гнева. Ах, гадина!

Внезапно за спиной у Уны что-то свистнуло, она оглянулась и едва успела уклониться — в раскрытые двери зала стремительно влетел меч, фамильный меч радингленских королей. Не заколдованный, но очень, очень грозный и острый.

«Конечно, я ведь держу Инго за руку, — пронеслось в голове у Уны, — а герцогиня пригрозила его убить… и я наколдовала меч ему в защиту, сама того не желая! Я все-таки колдую!»

— Предательство! — заорала гарпия, перекосив рот. — Ангст, стреляйте!

Коракс, шумя крыльями и хрипло каркая «дурак, прекратить, она просто сокровище», ринулся на Ангста и вышиб у того из руки пистолет, а меч послушно лег в руку Инго, и Уна кинулась между ним и захватчиками.

На нее обрушилась огромная, неподъемная тяжесть, вот-вот расплющит, вдавит в каменный пол, и ничего не видно, и невозможно дышать… Уна тонко вскрикнула, черное воронье крыло задело ей висок, и она вдруг ощутила прилив сил. Тяжесть все еще давила, но теперь Уна знала, что не одна, что Коракс помогает ей, и, хотя ничего не видела в навалившейся тьме, распрямила плечи и вслепую, сама не понимая, как, наугад ответила врагам таким же сокрушительным ударом…

… и больше ничего уже не помнила, кроме воплей, грохота и потом — ледяного ветра, завывавшего в ушах.

«Вот видишь, ты все-таки волшебница, и еще какая», — пробился сквозь вой ветра голос отца.

Уна уже не увидела, что летит в небе над окоченевшим Радингленом — куда-то в сторону гор, и что вместе с ней, как огненный хвост за кометой, летит и шайка Мутабора, проклиная все на свете, тщетно пытаясь сопротивляться.

Она не увидела десятков жителей, упавших на улицах замертво и расколовшихся на мелкие ледяные кусочки — потом их сметут, оплачут и похоронят те, кто уцелел. Не увидела, как превращаются в снежную труху и ледяную крошку и осыпаются на город замерзшие в воздухе сильфы, которых паника выгнала из-под хрустальных крыш. Не увидела необратимо окаменевших гномов — они, с боевыми топорами в руках, устремились было на помощь из своих подземелий, как только они почуяли неладное. Не увидела опустевшие дома самых сильных радингленских волшебников, способных противостоять Мутабору, — дома, во тьме которых удовлетворенно, сыто светились мертвенным тусклым светом зеркала, поглотившие магов, разнообразные зеркала, пудреницы, трюмо, от пола до потолка, — щедрые дары умелицы фриккен Амалии из Амберхавена.

А когда погасли и эти огни, в Радинглене наступила непроглядная тьма. И то, что не увидела Уна, различал теперь только дракон Конрад, который так и завис в воздухе, — скованный чарами, он не мог шевельнуть даже кончиком когтя. Но и его зоркие глаза с трудом видели сквозь эту густую и вязкую тьму, накрывшую город ровно на три дня и на три ночи.