Имея в виду меня и Жореса, М. Гефтер пишет даже о «сплоченном семейном Олимпе» и даже о якобы «наивной и бесстыжей демонстрации самодельных эполет». Оставим на совести М. Гефтера эту весьма неожиданную для маститого историка демонстрацию столь ожесточенной озлобленности, которая сочетается у него с призывом сплотить воедино все демократические силы в нашей стране. Что собственно не нравится ему в деятельности нашего с Жоресом «семейного учреждения»? А прежде всего то, что наши политические прогнозы никак не совпадают с политическими прогнозами самого Гефтера и его единомышленников. Мы с Жоресом все же смотрим на будущее нашей страны с некоторым оптимизмом.
Мой постоянный оптимизм раздражает и многих других диссидентов. «Откуда ваш сегодняшний оптимизм?» – вопрошает П. Егидес. Он называет мой оптимизм «неискренним», «вымученным» и даже намекает, что это, видимо, только тактический прием для обмана властей. Американский журналист Р. Кайзер более доверчив. «Медведев, – пишет Кайзер, – со всей решимостью хочет быть оптимистом, а поскольку русские могут быть отчаянно решительными людьми, это ему удается». [139] К сожалению, это удается далеко не всем. По мнению многих диссидентов, советский режим уже не способен ни к какой эволюции в сторону демократии, но будет становиться все более жестким. Поэтому после нескольких лет (или даже месяцев) «конфронтации» с режимом они торопятся покинуть Советский Союз. Я не осуждаю этих людей, хотя и считаю, что далеко не у всех из них имелись веские основания для эмиграции.
Уже давно кто-то высказал печальный афоризм о различии между оптимистом и пессимистом в СССР. «Пессимист – это тот, кто утверждает, что будет еще хуже. Оптимист это тот, кто говорит, что хуже быть уже не может». Но я не подхожу под эти афористические определения. Я считаю, что политическое и экономическое положение в нашей стране может как ухудшаться, так и улучшаться, и это зависит во многом не только от обстоятельств, но и от поведения людей, в том числе и диссидентов.
В конце 1977 года итальянская газета «Коррьера дела сера» устроила диспут между профессором А. Зиновьевым, автором книги «Зияющие высоты», и мной. А. Зиновьев сразу же назвал себя пессимистом. Он признал, правда, что сложившийся при Сталине «классический» коммунизм был несколько «размыт и смягчен» под влиянием Запада. Однако на будущее Зиновьев предсказывал лишь изменения к худшему. «Для нормального существования советского общества, – сказал Зиновьев, – такие явления западной цивилизации, как демократия и либерализм, вовсе не нужны. Большинство населения страны совсем в этом не нуждается, а привилегированные слои воспринимают его как покушение на их благополучие. Наше общество совсем иного типа, чем западное. Оно производит и совсем иной тип человека, который удовлетворяется совсем иными ценностями… Со временем люди здесь вообще перестанут понимать, что значит свобода личности в западном смысле… Для большей части общества эта реальность, т. е. современный “реальный” социализм, желанна. Поэтому они ее тщательно берегут и превозносят». [140]
Я не мог согласиться с Зиновьевым. Конечно, наша общественная система производит во многом иной тип человека, чем общественные системы Запада. В чем-то этот тип человека лучше, а в чем-то хуже. Советские люди никогда не жили в условиях подлинной демократии и потому не всегда понимают ее ценности. Однако и советские люди стремятся не только к увеличению своих материальных благ или (если говорить об «элите») к росту привилегий и власти. Не так уж трудно доказать, что и советские люди не вполне безразличны к расширению своих демократических прав и свобод. Можно доказать также, что и в привилегированных слоях далеко не все люди погрязли в погоне за привилегиями и властью. При экономической и политической эволюции такой страны, как СССР, могут возникать периоды экономического и политического застоя, даже регресса, но не может долго сохраняться ситуация социально-политического тупика. Изменения в нашей стране не только возможны, но и необходимы, хотя это могут быть изменения и к лучшему, и к худшему.
Между диссидентами существует немало точек зрения на характер, сущность и методы тех изменений, которые желательны в нашем общественно-политическом строе. Было бы слишком обременительным излагать здесь все эти споры. Могу сказать только, что я поддерживаю ту точку зрения, согласно которой изменения к лучшему в общественном, политическом и экономическом строе нашей страны возможны не только благодаря давлению народа (отчасти и диссидентов) или давлению Запада. Эти изменения возможны и по инициативе «сверху». В истории всех крупных стран, включая США, Германию, Японию, Англию, Россию, многие важнейшие реформы, а иногда и ненасильственные революции происходили при сочетании давления «снизу» и инициативы (или уступок) «сверху».
Насильственные революции происходят в разных странах мира только тогда, когда правящие классы этих стран оказываются слишком консервативными и не замечают ни растущего недовольства народа, ни своей возрастающей слабости. Португалия, Иран, Афганистан, Абиссиния не смогли избежать в 70-е годы насильственных революций, а также отдельных вспышек гражданской войны. Еще более длительная и кровопролитная гражданская война сопутствовала политическим переменам в Южном Вьетнаме, Камбодже, Анголе, а недавно и в Никарагуа. Более предпочтительными были формы, в которые вылились демократические революции в Испании и Греции. Александр II, Бисмарк, Франклин Рузвельт, Никита Хрущев, де Голль – разве эти люди, прославившиеся своими крупными реформами, не были одновременно главами своих государств? Эти примеры можно продолжить.
Мои взгляды на этот счет часто намеренно искажаются для удобства полемики. Считается почему-то, что я жду демократизации как милости, которую правящие круги СССР даруют своему народу безо всякой борьбы с его стороны. Это неверно, и сам я вот уже семнадцать лет веду такую борьбу доступными мне средствами, используя при этом и возможности самой системы, которые отнюдь не так малы.
Мои надежды на возможность разумных инициатив «сверху» разделяли, в сущности, почти все диссиденты. Этим объяснялась, в частности, та массовая «петиционная кампания», которая началась в 1965 году и продолжалась почти до середины 70-х годов. Письма и призывы, обращенные к руководителям СССР, писали сотни людей, как диссидентов, так и многих видных ученых, писателей, артистов, хозяйственных деятелей, отнюдь не являющихся диссидентами. Даже Солженицын при всей своей неистовости написал известное «Письмо вождям СССР», где выражал «хотя и слабую, но не нулевую» надежду на то, что его предложения будут рассмотрены с вниманием на заседании Политбюро. Я не считаю, что эти письма были бесполезными. Отчасти именно они помешали частичной реабилитации Сталина, улучшили положение отдельных политзаключенных. Но было бы наивным ждать от всех этих петиций слишком большого эффекта, ибо все это еще отнюдь не настоящее давление «снизу». Болезни нашего режима и сегодня остаются очень серьезными и трудно поддаются лечению. Но эти болезни, во-первых, не смертельны, а во-вторых, я никак не могу назвать их практически неизлечимыми.
Наиболее существенными, вероятно, являются разногласия между диссидентами по вопросу о том, улучшается или ухудшается положение в СССР в политическом, экономическом и культурном отношениях. Значительная часть диссидентов упорно доказывает, что положение в стране становится все хуже и хуже во всех отношениях. Они ссылаются, например, на усиление репрессий против диссидентов и явное желание властей прекратить деятельность небольших организаций диссидентов, возникших в начале 70-х годов. Их оппоненты говорят, что во второй половине 60-х годов подобного рода репрессии были еще более суровыми, особенно усилившись в 1968–1969 годах.
В 70-е годы репрессии не прекратились, но общие масштабы их заметно сократились. Стала возможной сравнительно массовая эмиграция из СССР, сначала евреев, а затем и многих людей других национальностей. 70-е годы были временем определенной разрядки международной напряженности, что отразилось и на внутреннем положении в стране. Ослабление движения диссидентов внутри страны и падение роли Самиздата компенсировалось быстрым увеличением различных русских изданий за рубежом и усилением давления общественного мнения Запада.
