Это, конечно, не так. Без поддержки Твардовского, без публикаций в «Новом мире» Солженицын занял бы в нашей литературе место среди тех писателей, главные книги которых издавались в 1960–1970-е годы только за границей и не оказывали почти никакого влияния на сознание советских людей. Даже по чисто литературным критериям имя Солженицына шло бы в этом случае после имен Василия Гроссмана («Жизнь и судьба»), Евгении Гинзбург («Крутой маршрут»), Варлама Шаламова («Колымские рассказы»), но где-то впереди таких писателей лагерной темы, как Анатолий Жигулин, Лев Разгон и др. Если бы не был опубликован в конце 1962 года «Один день Ивана Денисовича», то не было бы потом и «Архипелага», материал к которому писатель получил из тысяч писем и свидетельств, пришедших к нему из редакции журнала. Без той славы, которую дал Солженицыну «Новый мир», не было бы у него и той необычной судьбы, которая сама по себе составляет один из ярких эпизодов в истории литературы.
Был возможен и другой путь. Как сложилась бы судьба писателя, если бы он получил в 1963 году Ленинскую премию по литературе, к чему стремился тогда и Твардовский, и сам Солженицын? В этом варианте был бы опубликован в 1965–1966 годах и «Раковый корпус», а позднее и «облегченный» вариант романа «В круге первом». Стал ли бы в таком случае Солженицын писать свой «Архипелаг» и начинать «громоподобный» бой с советской властью? Но все сложилось иначе, и в 1967 году движение происходило уже в ином направлении, а в обществе не было сил, способных что-то серьезно изменить на этом пути в тупик.
А. Твардовский в целом отнесся одобрительно к знаменитому письму А. Солженицына IV съезду советских писателей в мае 1967 года с протестом против цензуры и политических преследований советских писателей, но он был явно обижен тем, что столь важный шаг Солженицын предпринял без какого-то его совета. Почти весь май Твардовский не приезжал в Москву и появился на съезде писателей только в предпоследний день. В этот день только в одном из выступлений – Веры Кетлинской – прозвучало имя Солженицына, вызвав аплодисменты зала. Но в президиуме съезда аплодировал только А. Т. Твардовский, и это было всеми замечено.
В обсуждениях на Секретариате СПП и в ЦК КПСС по поводу «диверсии» Солженицына Твардовский неизменно говорил о том, что единственным разумным ответом на письмо Солженицына была бы немедленная публикация «Ракового корпуса». «Или посадите как Солженицына, так и меня как его крестного отца», – добавлял Александр Трифонович. На некоторые из этих обсуждений приглашали и Солженицына, который выступал и защищался весьма умело и смело. Твардовскому порой казалось, что дни «Нового мира» сочтены или, напротив, что дело можно поправить. Это был «юбилейный год» – все готовились торжественно отметить 50-летие Октября, никто не хотел углублять уже обозначившихся в самых разных сферах советской жизни конфликтных ситуаций. «Дело Солженицына» отошло осенью 1967 года на второй или третий план, но и награждение А. Твардовского орденом Ленина в связи с юбилеем Октябрьской революции прошло почти незамеченным.
В самом начале 1968 года в Самиздате начали распространяться два больших письма Константину Федину: одно от Твардовского, другое от Вениамина Каверина. В обоих письмах речь шла прежде всего о судьбе Солженицына. Но изменить что-либо в литературной и общественной жизни было уже нельзя: консервативный поворот здесь становился все заметнее. Уже весной 1968 года началась публикация на Западе отдельных глав «Ракового корпуса» – в том числе в переводах на английский и французский языки. Соответственно, началась и кампания против Солженицына в советской печати, которая со временем только усиливалась. Твардовский отмалчивался, и в наших беседах в 1968 году тема Солженицына хотя и не исчезла, но звучала все реже и реже.
В это время я в каждый свой визит в Пахру привозил сюда немало новых материалов Самиздата. Твардовскому я давал читать и отдельные выпуски своего журнала «Политический дневник». Особое внимание Твардовского привлекло большое обсуждение в Институте марксизма-ленинизма книги историка Александра Некрича «Июнь 1941-го». Твардовский просил оставить ему большое – на пятьдесят-шестьдесят страниц – письмо генерала Григоренко в защиту А. Некрича. Это письмо производило гораздо большее впечатление на читающую публику, чем книга самого Некрича, оно было написано не историком, а прошедшим войну боевым офицером, профессиональным военным. Интересным для Твардовского было и письмо Михаила Якубовича Генеральному прокурору СССР о том, как готовился в 1931 году судебный процесс по делу «Союзного бюро меньшевиков».
В июне 1968 года я приехал в Пахру с текстом большой статьи, или «меморандума», академика А. Д. Сахарова «Размышления о мире, прогрессе и интеллектуальной свободе». Сахаров не только разрешил, но и просил меня показать «меморандум» как можно большему числу представителей интеллигенции. Я помню, что известный кинорежиссер Михаил Ильич Ромм, живший недалеко от Твардовского, отнесся к этому документу с большим воодушевлением и говорил, что у него после чтения статьи Сахарова впервые за много дней появилось хорошее настроение. Но Александр Трифонович, как мне показалось, прочел эту статью без большого интереса. Только много позднее из «Рабочих тетрадей» А. Твардовского я узнал, что он дважды ее законспектировал. Александр Трифонович много расспрашивал меня о личности Сахарова, с которым я был знаком уже больше года и часто встречался. Каков его образ жизни, круг чтения? Твардовского очень удивлял сам факт сохранения в тайне имен наиболее выдающихся советских ученых. «Они (американцы), наверное, знают все это лучше нас… У нас писали “Главный конструктор”, “Главный теоретик”, и только после смерти мы узнали, что “Главный конструктор” – это Сергей Павлович Королев. Кому это нужно? Я был однажды на заседании Верховного Совета, и рядом со мной сел человек с тремя звездами Героя Социалистического Труда. Что за Герой? Почему я его не знаю? Даже Королев был, кажется, дважды героем». Я заметил, что это был, вероятно, академик Юлий Харитон, который также участвовал в создании советской атомной или водородной бомбы. По моим сведениям, только два человека имели в то время звание трижды Героев Социалистического Труда: Сахаров и Харитон, но Сахаров никогда не избирался в Верховный Совет.
Я не был писателем или автором «Нового мира», и мы редко говорили с Твардовским о чисто литературных делах или о цензурных затруднениях журнала. Гораздо больше – о делах политических, да и о самих политиках. Со Сталиным Твардовский никогда не встречался, если не считать чтения стихов на 70-летии вождя на торжественном заседании в Большом театре. С Хрущевым встречался несколько раз, но рассказывал о нем с некоторой сдержанностью. «Многие думали, – заметил как-то Твардовский, – что я запросто хожу к Хрущеву пить чай и могу звонить ему в любое время». О Брежневе Твардовский избегал говорить вообще. Из партийных деятелей Твардовский больше всего имел встреч с Петром Ниловичем Демичевым, который был в конце 60-х годов секретарем ЦК КПСС и кандидатом в члены Политбюро. Именно Демичев отвечал тогда за «партийное руководство» литературой.
Вопреки утверждениям Солженицына, Твардовский держался весьма независимо и уверенно и с самыми высокими партийными чиновниками. В аппарате ЦК КПСС помнили случай, когда на одном из совещаний – еще в конце 50-х или в начале 60-х годов – в ответ на бестактное замечание заведующего отделом культуры ЦК КПСС Д. А. Поликарпова Твардовский неожиданно закричал на него: «Кто вы такой? Меня в хрестоматиях печатают, а вы кто такой?» Поликарпов замолчал, так и оставшись стоять с отвисшей челюстью, а Твардовский ушел, хлопнув дверью.
В конце 1961 года на XXII съезде КПСС Твардовский был избран кандидатом в члены ЦК КПСС, это было в то время признаком высокого доверия партии. «Не учите меня писать стихи», – резко оборвал Твардовский главного редактора «Правды» Михаила Зимянина, когда тот начал объяснять поэту, какие слова и фразы следует заменить в стихотворении «Памяти Гагарина», – это стихотворение должно было появиться в газете в день похорон первого советского космонавта. Зимянин пытался настаивать, но Твардовский снова оборвал его: «Не говорите мне детские вещи. Не нравится – не затрудняйтесь и снимите стихи. Я старше вас возрастом, а в литературном деле и опытом. Вы меня вовсе не обидели, вы себя обидели». «Не утруждайте себя объяснениями», – перебил Твардовский члена Политбюро Михаила Суслова, когда тот хотел объяснить в телефонном разговоре причину проведенных «сверху» изменений в редакционной коллегии журнала.
