— Это бунтовщик, ваше величество, что покушался на Бранта, — резко заметил Бирон.

— А, да, — улыбаясь, промолвила императрица, — тут уже один бунтовщик помилован, что тоже Бранта убить хотел. Помнишь, герцог, этот боярин, что мхом порос.

— Ваша светлость, — не вставая с колен и молитвенно складывая на груди руки, глубоким голосом начал Сеня. — Свидетель Бог, я никогда не лгал, я почти все время был близ Артемия Никитича и поцелую крест, что невиновен он.

— Что ж, где он теперь? — спросила императрица.

— У генерала Ушакова, — ответил Бирон.

— А, — равнодушно произнесла государыня, — ну что же, повинился?

Герцог не хотел лгать. Он только сегодня утром получил донесение Ушакова, что ни Кочкарев, ни Астафьев не винятся и последний все буйствует.

— Нет, он упрям, — ответил герцог.

— Вот, видишь, бывает и облыжно, — заметила императрица, — ну, так как же, герцог, а? — уже с заметным нетерпением добавила она.

— Прости, прости, отец! — вдруг громко закричал Карл, подбегая к герцогу. — Прости, он мне птиц подарил, он мне и крылья подарит, — кричал он, — ведь подаришь, подаришь? — обратился он к Сене.

— О, ваша светлость, что хотите, — проговорил Сеня.

— Бог глаголет устами младенца, — проговорила вдруг торжественно Анна, — мы прощаем.

Герцог не особенно был поражен этим. Положение его за последнее время снова окрепло. Кузовин был уже прощен императрицей. Что могла ему прибавить смерть старика, уже измученного пыткой и ни в чем не сознавшегося?

Он низко наклонил голову перед императрицей и потом, обратясь к Сене, произнес:

— Всемилостивейшая государыня простила Кочкарева. В моей канцелярии ты получишь указ генералу Ушакову.

С сияющим лицом слушал Сеня слова герцога, и в его прекрасных глазах выражалась такая трогательная благодарность, что герцог отвернулся.

Императрица протянула Сене руку.

— Этого мало, — сказала она, — ты имеешь доброе сердце и просил за другого. Но мы хотим наградить тебя. Мы об этом подумаем.

Потом императрица очень заинтересовалась устройством птицы и крыльев, и Сеня постарался объяснить ей.

— Чудо, чудо, — твердила государыня, качая головой.

Просьба Сени, имена Бранта, Кочкарева, Кузовина напомнили цесаревне и просьбу Астафьева, с большими подробностями рассказавшего ей историю всех трех "злодеев".

Воспользовавшись случаем, принцесса подошла к Бирону.

— Ваша светлость, — начала она, — вы выказали мне такое расположение, что я беру на себя смелость вновь утруждать вас.

Герцог учтиво поклонился.

— Я слушаю, ваше высочество.

— Я хочу просить у вашей светлости милости для одного несчастного, сына бывшего сподвижника моего отца, — продолжала Елизавета.

— Кто он такой, и в чем дело? — с любопытством спросил герцог.

— Сержант Измайловского полка, Астафьев, — ответила цесаревна.

Герцог усмехнулся.

— А, знаю! Это все то же дело Бранта. Что ж, я ни в чем не могу отказать вашему высочеству, — любезно закончил он, целуя руку цесаревне. — Астафьев свободен. Утешьте слугу вашего великого отца, подвиги коего я благоговейно чту.

Цесаревна ласково поблагодарила его.

Сеня едва мог дождаться, когда его отпустят. Его отпустили довольно скоро, так как настал час обеда.

Обер-гофмаршал Левенвольд очень сочувственно отнесся к нему и помог получить поскорее из канцелярии указ. С такой же просьбой обратилась к Левенвольду и принцесса Елизавета, и оба указа соединили в один, который передали Сене. Не помня себя, оставив во дворце свои крылья, Сеня, взяв первого встречного извозчика, помчался в Тайную канцелярию.

Магические слова: "Указ его светлости" живо растворили перед ним железные ворота и все двери Тайной канцелярии.

Его немедленно привели в кабинет к Ушакову, где Андрей Иванович в первый раз принимал Кочкарева.

Окинув острым взглядом всю фигуру Сени, Ушаков взял указ и, коротко сказав Сене:

— Садись, сударь, — погрузился в чтение бумаги.

Печать и подпись герцога были слишком хорошо известны в Тайной канцелярии, чтобы могло возникнуть какое-либо подозрение в подлинности бумаги. Однако Ушаков прочел указ не один раз и потом, по привычке, приступил к допросу Сени, кто он, откуда, да что, да как, да почему ему дан в руки указ. И увлекшись допросом, Ушаков, по-видимому, вовсе не торопился исполнить приказание. Но кроткий Сеня начал не на шутку раздражаться и, наконец не вытерпев, встал и резко сказал:

— Вы, сударь, уже полчаса допрашиваете меня, а приказ его светлости и не думаете исполнить.

Сеня хорошо помнил, что в указе были слова: "Экстренно и незамедлительно".

— Ах ты, — весь багровея, начал Ушаков. — Ладно же, до завтра подождешь… Убирайся вон!

Сеня опешил, но в одно мгновение его осенила блестящая мысль:

— Добро, — сказал он, — я потороплюсь, я и так проваландался здесь невесть сколько времени, его светлость и так, наверно, гневается ожидаючи. Строжайше было приказано незамедлительно вернуться и донести.

С этими словами Сеня направился к двери.

— Чего же ты, ежовая голова, сразу не сказал, что его светлость дожидает тебя, — закричал Ушаков. — Да куда же ты, постой!

Сеня приостановился.

— А я думал, — простодушно сказал он, — что указы его светлости незамедлительно исполняются. Придется доложить…

— Не болтай глупостей, — резко прервал его Андрей Иванович, — неведомо откуда взялся, так сразу и верь. Тоже, птица, — презрительно закончил он.

Сеня вдруг улыбнулся. "Птица, воистину птица", — чуть не крикнул он.

Ушаков нетерпеливо позвонил.

Вошедшему дежурному он приказал немедленно привести сюда арестантов Кочкарева и Астафьева, предварительно сняв с последнего цепи.

Сеня с ужасом взглянул на Ушакова. Как, Павлуша в цепях! Он опустил голову и задумался.

Но вот растворились двери, и вошли Астафьев и Кочкарев. То есть правильнее было бы сказать, что вошел один Астафьев, а Кочкарева привели. Он сам не мог держаться на ногах.

Крик ужаса и отчаяния вырвался из груди Сени, когда он увидел Артемия Никитича. "Он ли это, еще недавно такой крепкий, мужественный, полный сил, а теперь дряхлый старик с потухшими глазами?"

Павлуша тоже с трудом шел.

Артемий Никитич увидел Сеню. Луч радости скользнул по его впалым щекам и мгновенно сменился выражением ужаса.

— Сеня, — в отчаянии воскликнул он, протягивая руки. — ужель и ты попал сюда, к этому палачу?

Ушаков сердито нахмурился и отвернулся. Павлуша тоже с тревогой смотрел на Сеню. Сеня с рыданьем бросился к Кочкареву.

— Артемий Никитич! Нет! Нет! — твердил он, обнимая его. — Вы свободны, и вы, — протягивая руку Астафьеву, сказал Сеня.

— Сеня, это правда, Сеня? — спросил Кочкарев и тихо заплакал.

— Правда, правда, — повторял Сеня, целуя его руки.

— О, Боже, — проговорил Павлуша, закрывая лицо руками.

— Да, вы свободны, — подтвердил Ушаков, — можете идти. Но не забудьте, друзья, что я для вас все, что мог, старался сделать. Из других я бы жилы успел вымотать за это время, а вы, глянь-ка, живы.

— Так мы свободны, мы можем идти? — спросил Кочкарев.

Ушаков кивнул головой и отдал соответствующие распоряжения.

Кочкарев перекрестился и, переступая порог, сказал:

— Мне жаль тебя, Андрей Иванович, погубил ты душу, а смерть близка, ты стар. Проклянет тебя Бог!

— Убирайся вон! — закричал, как безумный, Ушаков.

Сеня в общих чертах рассказал, что произошло, обещал заехать попозднее и, доведя их до дому, поспешил к Варе.

Но не бывает счастья, не омраченного ничем.

Василий Кириллович приехал совершенно больной и тотчас лег в постель.

Несмотря на собственные несчастия, Василий Кириллович от всей души был рад за успехи Сени и участь Кочкарева и Астафьева.

Когда Василий Кириллович заснул, Сеня предложил своей невесте съездить к Кочкаревым, на что она охотно согласилась.