– И ты, Виктор Михайлович, оказался на этом базаре в роли одной из торгующих баб!

– Благодарю, Федор Павлович. Спасибо за ценнейшее признание…

– Не обижайся, не обижайся, Виктор Михайлович, я тебе правду говорю.

– А я нисколько не обижаюсь, только что вы заметили, что я оказался одной из торгующих баб. По-моему, стоит повторить это определение Александрову, и все встанет на место…

– Ох и трудный ты человек, Виктор Михайлович!

- Нормальный я человек. Самый нормальный. Беда в том, Федор Павлович, что Александров никогда не услышит того, что слышал сейчас я. А зря! Если бы каждый болел прежде всего за дело, дороже ценил свое достоинство, меньше вздрагивал при звонках прямых телефонов, куда бы легче жилось на свете. Не жизнь в авиации была б, а сплошной престольный праздник. – Хабаров посмотрел на часы. – Мне пора собираться на вылет, Федор Павлович. Будете взыскание накладывать или как?

Начлет набычился. Он все прекрасно понимал, этот немолодой уже, рано погрузневший человек, в недалеком прошлом блестящий летчик-испытатель. Кравцов нисколько не сомневался в правоте Хабарова. Где-то в глубине души он завидовал ему: вот уйдет сейчас из кабинета, переоденется в летное обмундирование и махнет в небо. Ни телефонов тебе, ни совещаний, никакого "политеса" – ты и машина. Трудно? Не всегда, не каждый раз. Ясно? Тоже не всегда, не каждый раз. Но зато никакого вмешательства ни снизу, ни сверху. И компромиссов искать не надо. Делай свое дело как следует – и будешь жив. Обласкан, награжден, прославлен – это уж другой вопрос, во многом тут от везенья зависит. Но что бы ни случилось на земле, одного у тебя никто и никогда отобрать не может: пока ты жив, ты победитель!

Начлет по собственному опыту знал, что это за чувство и что за награда.

Плохо гореть в небе. Горел Федор Павлович. Помнит.

Плохо тянуть на одном двигателе домой. Тянул Федор Павлович. Тоже помнит.

Плохо маневрировать с заклиненными элеронами. Маневрировал Федор Павлович. Хлебнул горя.

Плохо выбрасываться из разваливающейся машины с парашютом. Прыгал Федор Павлович. Два раза прыгал.

Но до чего же хорошо возвращаться и знать, видеть: сумел, выиграл, выкрутился, перехитрил, не растерялся, сообразил и на этот раз.

Семнадцать тысяч раз возвращался домой Федор Павлович… И все помнит.

– Ну так на чем порешим? – спросил Хабаров, не спеша поднимаясь со стула.

Кравцов поглядел на Хабарова. Тот усмехался.

– За неэтичное поведение… на вид. Все.

– Мало, – сказал Хабаров, – Александров будет недоволен.

– Не паясничай, Виктор Михайлович. Тебе работать надо и у меня дела есть.

– Ну как угодно… – и Хабаров ушел.

По дороге в летный домик Хабаров подумал: "А все-таки хорошо, что задание сегодня несложное. Конечно, слова – чепуха, а все-таки отвлекают, все-таки на нервы действуют".

Хабаров достал из шкафчика изрядно обтертый, выгоревший до блеклой голубизны, некогда густо-синий комбинезон и стал не спеша переодеваться. Хабаров любил свои затасканные доспехи, в их морщинах, поношенности виделась ему надежность, устойчивость, успокаивающая будничная основательность. Хабаров аккуратно расправил штанины и рывком воткнул в них обе ноги сразу.

Больше он не думал о разговоре с начлетом. Думал о полете, который ему предстояло выполнить.

На старой тренировочной машине был установлен бак с топливозаборником новой конструкции. Инженеры соорудили такую хитрую штуку, которая должна была надежно обеспечивать двигатель горючим в любом положении летательного аппарата: в нормальном, перевернутом полете, при отрицательных и положительных перегрузках. И теперь Хабаров должен был убедиться, что расчеты конструкторов верны, топливозаборник надежен и безотказен. Конечно, такая работа была не по его квалификации. Эти пять полетов мог свободно выполнить кто-нибудь из молодых, начинающих испытателей. Но у Хабарова было правило: никогда не отказываться ни от какой работы, будь то сложное или самое простое дело, если, на его взгляд, дело это было нужное. Он уже выполнил два контрольных полета и теперь готовился к третьему.

Застегивая "молнию" на комбинезоне, Хабаров вспомнил: моторист в прошлый раз плохо вычистил кабину и, когда летчик завис в перевернутом положении, весь мусор с пола полетел ему в физиономию. Вернувшись на аэродром, Хабаров обругал тогда инженера. Правильно обругал, и тот не обиделся. Сегодня надо обязательно проверить, как выглядит кабина.

Хабаров позвонил в парашютную комнату. Парашюты уже отвезли на стоянку.

Хабаров зашел к дежурному врачу. Ему смерили кровяное давление и посчитали пульс. Все было в порядке.

Хабаров заглянул на метеостанцию. Облачность кучевая – 3 балла, высота нижней кромки 2200 – 2500 метров, видимость 10 километров.

– Погода – лучше не надо, – сказал дежурный синоптик.

И летчик с ним согласился:

– Лучше и не бывает.

Хабаров отметил полетный лист у диспетчера и пошел на стоянку.

Небо было голубое, легкое, чуть-чуть искрапленное негустыми облаками. Ветерок тянул с севера. Хабаров отметил про себя: "На взлете будет левый боковик". Около машины его встретил инженер.

– Самолет к вылету подготовлен, все в порядке, заправка согласно заданию: в основных баках – полная, в экспериментальном – двести литров. – Инженер выглядел вялым, и слова его были вялые.

- Ты что такой невеселый?

- Да так, – сказал инженер и, не вдаваясь в подробности своего самочувствия, сообщил: – Вместо экспериментатора из шестой лаборатории с тобой полетит моторист. Я его проинструктировал как полагается.

– В диспетчерской знают об изменении экипажа?

– Да, я предупредил.

– Ладно.

Виктор Михайлович стал осматривать машину. Он нисколько не сомневался: все, что подлежит контролю, давно и тщательно проверено наземной службой, но личный осмотр самолета командиром давно уже стал в авиации традицией, если угодно, ритуалом, и Хабаров никогда не нарушал этот ритуал. Он покачал лопасть винта – люфта не было; постучал по носовому обтекателю – трещин не обнаружил; присел около правой стойки шасси – все в порядке… Переходя от одной точки осмотра к другой, Хабаров миновал элерон, стабилизатор, горизонтальный и вертикальный рули и добрался до кабины. Заглянул внутрь: посторонних предметов не обнаружил, привязные ремни были исправны, ремешки на педалях целы, но пол… пол был снова как в свинарнике. Хабаров ничего не сказал. Улучив момент, когда моторист, собиравшийся лететь вместо экспериментатора, отошел в сторону, Виктор Михайлович зачерпнул из пожарного ящика полную пригоршню песка и высыпал под заднее сиденье.

Хабаров расписался в журнале приема и сдачи материальной части и стал надевать парашют. Инженер помог ему затянуть ножные обхваты и заправить пластинчатые петли в замок.

Виктор Михайлович запустил, опробовал двигатель и запросил по радио разрешение выруливать.

Через десять минут Хабаров был в заданной зоне.

Земля лежала внизу – пестрая, молчаливая, неправдоподобно чистая. Он развернул машину так, чтобы река была слева, а шоссе справа. Беглым взглядом проверил приборы и приказал мотористу:

– Включи экспериментальный бак. Моторист ответил:

– Есть. Экспериментальный включен.

– Перекрой основные.

– Есть. Перекрыл основные.

Хабаров нажал кнопку бортовых часов и сделал отметку в наколенном планшете.

– Выполняю первый режим. Виражи со скольжением.

– Понял, – отозвался моторист.

Хабаров накренил самолет и чуточку "передал" левую ногу. Машина побежала по кругу. Шарик авиагоризонта отошел от средней линии – это свидетельствовало, что разворот выполняется некоординированно, со скольжением, как требовало задание.

За левым неправильным виражом последовал правый и снова левый – с большим скольжением и еще правый. Потом Хабаров выполнил серию клевков, потом резко раскачал машину с крыла на крыло. Двигатель работал без перебоев.