«Моя нынешняя должность смотрителя Тифлисского уездного училища уже доставляет мне безграничное утешение. Хотя она связана с определенными трудностями, но они стали со мной нераздельны, я привык к ним. Около 200 учеников ежедневно окружает меня, их любовь, их общение поднимают меня над всем мирским. Детский мир для меня издавна был превыше всего мирского желанного счастья».

«Воспитывать детей для меня все на свете, тем более, что большинство из них мои соплеменники, а остальные грузины и тюрки — мои земляки». Абовян считает особо важной работу среди своих соплеменников и земляков потому, что их варварство и отсталость были беспримерны, они были забыты и заброшены, их просвещение было неотложным делом, великим делом, на которое был способен только самоотверженный сын этого народа, этой страны.

Эти два года не прошли даром. Его опыт в Тифлисе, как я выше указал, вдребезги разбил все иллюзии, которые он питал относительно духовенства, рассеялись все заблуждения и насчет возможного духовного реформаторства.

Христиан Френ. Портрет из «Известий Императорского Археологического Общества» (Всесоюзная Ленинская биб-ка)

В письме к Френу от 23 февраля 1839 года Абовян уже пишет: «Каждая страна имеет потребности, соответствующие ее культуре и если в твоем распоряжении имеются средства удовлетворить эти нужды, или если ты имел счастье вовремя избавить себя от забот о том, все пойдет ладно. В противном случае будет то, что случилось со мной, когда мои школьные товарищи и даже мои ученики, которые остались здесь, стали состоятельными людьми, приобрели вес и влияние среди своих сограждан, в то время как я ни до чего не достиг. Как духовное лицо я погубил раз и навсегда свою карьеру. Большинство своего народа восстановил против себя, ибо мои мечты имели в моих глазах большую привлекательность, а они хотели держать меня вдали от них».

Абовян с поразительной ясностью видел источник своих неудач, видел и понимал основную контраверзу, создававшую ему столько страданий, гарантировавшую ему сплошную цепь поражений. Одно из двух: или его мечты — тогда неудачи и страдания, или мир с окружающим его мраком — но ценой отказа от мечты о возрождении, о культуре, о светлом будущем. Мечтой жить нельзя — ясно видел Абовян.

А так как он вовсе не хотел отказаться от своей мечты, то решил вырваться из этой обстановки, искать более нейтральное окружение. Так были вызваны его поиски места вне Закавказья и внезапные перемены в личной жизни.

Пятнадцатого декабря 1838 года он просит синод освободить его от духовного звания, а через год в августе 1839 года женится на немке Эмилии Лоозе. Таким образом он демонстрирует свое твердое решение искать светских путей народного просвещения, свой отказ от монашества, а значит и от фантазий юношеских лет относительно новой конгрегации.

Я сказал уже, что последерптский период для Абовяна — период крушений его иллюзий, заблуждений и предубеждений, касающихся церкви, духовенства и всех «благодетелей» из чиновников, «доброжелательных» министров и сенаторов.

С этой точки зрения особый интерес представляет его неудача на педагогическом поприще, вернее было бы сказать на поприще государственной службы, где он питал еще какие-то надежды на возможность привлечь к своему делу внимание тех больших чиновников, которые по его наивному представлению пеклись о культурном возрождении «армянского народа».

Когда петербургские и московские крупные государственные деятели так внимательно способствовали образованию интересного дьячка, они все время имели в виду готовить в его лице своего рода миссионера русской культуры, пламенного и страстного певца русской славы. До тех пор и в той мере, в какой у них эта надежда была еще жива, Абовян пользовался неизменной благосклонностью и министров, и крупных чиновников. Но первый же опыт литературного выступления был совершенно достаточен, чтобы эта иллюзия рассеялась, чтобы крупные государственные люди почувствовали бессмысленность надежд, возлагаемых на Абовяна. Это столкновение в Петербурге произошло в 1839 году, когда Абовян на конкурс для занятия кафедры армянского языка в Казанском университете послал три своих работы.

История организации кафедры армянского языка и всех мытарств Абовяна по этому поводу — наиболее позорные страницы и без того мрачной истории тех лет. Они довершают образ духовных невежд, придавая их озверелому облику еще один темный штрих.

Я позволю себе на этом узловом и наиболее документированном инциденте остановиться подробнее.

Не думайте, читатель, что погребенные в архивах Казанского университета материалы по этому интереснейшему делу, столь ярко отразившему столкновение различных социальных программ, столкновение классов, были разысканы кем-либо из трудолюбивых доцентов армянского университета.

Нет.

Документы, о которых я говорю, разысканы тов. М. Корбутом, историком Казанского университета. Несколько раз по ходу своих работ он обращался ко мне с различными вопросами о Назарянце, в беседе же он мне сообщил, что в архивах университета имеется ряд дел о Назарянце и о кафедре. Тогда же я попросил его попутно вести разыскания, не найдется ли в архиве материала, выясняющего историю неудач Абовяна. М. Корбут был так любознателен, что эту стороннюю для него работу выполнил.

И что же?

Оказалось, что в архивах Казанского университета мирно покоится целый ряд совершенно неизвестных армянским исследователям важнейших материалов. Узнав о возможности переписки Абовяна — он разыскал оригинал его письма.

Эти документы и позволяют нам восстановить несколько подробнее обстановку, при которой Абовян потерпел неудачу. Они же дают ответ на вопрос о том, как и когда сложилось у Абовяна убеждение в необходимости перехода литературы на народный армянский язык.

В 1838 году Абовян обратился к Френу с просьбой создать для него возможность более плодотворных занятий родной литературой. Академик Френ начал переговоры с попечителем Казанского университета Мусиным-Пушкиным о том, чтобы при университете создать кафедру армянского языка и пригласить Абовяна на должность профессора.

Попечитель согласился возбудить вопрос перед кем следует и стал разыскивать Абовяна через астраханскую армянскую духовную консисторию.

Об этом нам расскажет ниже сам Абовян, наши же документы начинаются с ответного письма директора училищ Астраханской губернии М. Рыбушкина, в котором последний извещает, что консисторские власти обещали по своей линии разузнать местопребывание Абовяна. Весть о том, что в столь близком расстоянии от «пастыря» открывается возможность пристроить своего человека — очень обеспокоила астраханское армянское духовенство. Они решили захватить кафедру. Архиепископ Серафим принялся обрабатывать Рыбушкина; впрочем, труда большого ему это не стоило. В письме от 27 апреля 1838 года Рыбушкин пишет.

«… в бытность мою в последнее время у означенного Архиепископа я услышал от него весьма лестный отзыв на счет познаний в науках и вообще образования о приехавшем недавно в Астрахань на службу по гражданской части, имеющем степень Действительного студента Армянине Авакове, Нахичеванском уроженце, давно известном архиепископу Серафиму и по его мнению весьма способном к преподаванию».

Давно известному? Без всякого риска можно предположить, что Аваков с какого-либо боку приходится родней благочинному!

Архимандрит не был глуп, зла своему протеже не желал, поэтому через Рыбушкина послал попечителю автобиографию Авакова, а насчет Абовяна запрос послал, но не о том Абовяне, о котором следовало, и не туда, куда надлежало.

Только четырнадцатого января 1839 года получился ответ на запрос. И какой ответ! Астраханская консистория снеслась с Эчмиадзинским синодом (который превосходно знал Абовяна!): «Ныне армянская духовная консистория отношением от 13/1 за № 14 уведомила меня, — пишет Рыбушкин, — что армянин Иосиф Абовян, племянник иеромонаха Захария (!!! В. В.) имеет свое жительство в местечке Амамец (Амамлу? — В. В.), близ Тифлиса и находится в светском звании». Иеромонах Захарий и его тупоголовый шеф не знали, о котором Абовяне идет речь? Конечно, знали! Но они его считали вероотступником и лютеранином, они его не считали своим, поэтому охотно пошли на бесстыдный обман, одновременно отомстив беспокойному «ренегату церкви» и угрожая архиепископу Серафиму…