Кому же академик адресует вопрос? Разве не от него зависело решение? Может и впрямь от него ничего не зависело? Может потому он и двоил свою душу, что давили на него «решающие?» Как бы там ни было, но академик ясно понял, в чем гвоздь вопроса.

«Нам остается теперь рассмотреть его книгу и его метод.

В кратком предисловии автор излагает свои взгляды на воспитание детей и юношества с горячностью, делающей честь его усердию. Я думаю, однако, что ему следует устранить те места, где он поносит невежество и злую волю армянского духовенства, этих защитников метода, явную устарелость которого можно сделать очевидной путем простого предложения нового, совершенного метода, не прибегая к ругательствам и оскорблениям. Мне кажется, что ни в коем случае не следует допускать тех энергических выражений, которыми автор клеймит отрицательные стороны церковного просвещения в Армении.

Автор прежде всего требует, чтобы дети усвоили алфавит не в виде искусственных армянских названий букв, как это имеет место почти во всех алфавитах мира, он хочет, чтобы согласные буквы назывались по начальным звукам их значений, и думает, что это сократит и облегчит их усвоение.

Я полагаю, что краткость этих новых названий действительно облегчит усвоение алфавита, но, с другой стороны, я считаю, что не надо преувеличивать полезность такого применения….

Когда ребенок научится различать буквы, что, по мнению автора, требует очень мало времени, он переходит к чтению отрывков, имеющихся в «Хрестоматии» эти отрывки заключают нравственные предписания, молитвы, полезные и занимательные рассказы и даже стихи, в числе которых есть и собственные творения автора.

Если рассматривать эту хрестоматию как книгу для чтения для детского возраста, то она не без достоинств, хотя и не выдающихся.

За то время, когда я имею честь носить звание академика, мне было представлено для отзывов много армянских книг: некоторые были отвергнуты, иные приняты в качестве учебников для школ. Еще недавно я считал себя вправе давать одобрительные отзывы о таких грамматиках, которые были составлены исключительно для книжников (сторонников книжного языка — В. В). Когда я исследовал их, я никак не предполагал, что мне скоро придется переменить свое мнение о них. Зная Армению только по небольшому числу книг, из которых я черпал научные сведения о ней и о Грузии, не будучи силен в армянском народном языке, крайне бедном по средствам его изучения, я рассуждал как теоретик. Если ныне я развиваю мысль о преимуществах нового языка, то это благодаря нашему автору, внушившему мне эту идею, а также благодаря доводам знающих людей, доказавших мне правоту этого взгляда.

Мне думается, что всякое мнение, разделяемое и поддерживаемое многими, должно быть утверждено, развито и распространено, хотя бы только с той целью, чтобы привлечь к нему внимание высших властей, чему я и посвятил значительную часть моего доклада.

Выводы:

Ввиду того, что условия конкурса, выставленные Академией, не все были выполнены, никаких решений вынесено не было…

Второй соискатель Абовянов из Тифлиса показал себя преданным делу преподавания, проникнутым святостью своих обязанностей, человеком вполне способным их выполнить. Он сопровождал г. Паррота-сына в его путешествии на Арарат и показал столько склонности к занятию науками, что ученый профессор увез его с собой в Дерпт. Там в несколько лет он усвоил языки — русский, французский, немецкий. На последнем он хорошо пишет, как уверяет г. Френ. Окончив курс с отличием, он вернулся на родину и посвятил себя народному образованию. Новизна, или быть может превосходство его взглядов встретили более чем холодный прием со стороны части его соотечественников, особенно духовенства.

В настоящее время он служит инспектором народных училищ в Тифлисе. Все мои коллеги, которые его знают, питают к нему самое искреннее уважение. Было бы желательно, чтобы он получил возможность применить свои познания в области литературы. Что касается его произведений, то я думаю, что «Метода» Таппа должна быть издана на армянском народном языке, на котором говорят в русской Армении. Абовянов мог бы впоследствии составить хрестоматию для чтения, используя в качестве основы армянские материалы и руководствуясь планом такой книги, который я предложил выше. (Этот план я не привожу — В. В.). Затем он мог бы последовательно перевести на народный язык главные сочинения, имеющиеся на книжном языке, перевод которых будет признан необходимым».

Броссе, экстраординарный профессор.

13 мая 1840 г.

Из этого документа совершенно ясно, что Абовян написал свюю «Книгу для чтения» на народном армянском языке в первые же годы по возвращении из Дерпта, что «Книгу» он написал не как простое руководство, а как боевое антипоповское произведение, и, что «Книга», посланная на конкурс, есть его знаменитое «Предтропье».

Итак «Предтропье» наиболее раннее из произведений Абовяна после его «Дневников», а предисловие к этому учебному пособию — его платформа. Судя по публикации «Оризона», Абовян значительно сгладил антиклерикальное острие введения, приведшее в ужас благочестивого и трусливого академика. Не будет рискованно, если предположить, что Френ ему посоветовал произвести эту кастрацию и что он под влиянием его советов смягчил введение. И тем не менее «Введение» и по сей день читается как великолепный манифест демократической педагогики.

Несомненно немецкое введение к «Предтропью» было еще более интересно — дело чести для историков сороковых годов рыться в архивах Френа, в бумагах министерства, в архивах Академии Наук и найти эту страстную антипоповскую исповедь раннего демократа, а пока мы можем о ней судить по изложению Броссе, и по этим слабым отсветам понять, до чего меднолобые попы должны были его ненавидеть.

Читатель без труда заметил, что академик Броссе все время колеблется в своих выводах. Вначале он «убил» Абовяна, объявив его приверженство народной речи препятствием для занятия кафедры, а под конец сам подпал под сильное влияние Абовяна в этом остром вопросе. Думаю, не ошибусь, если предположу наличие сильного давления на обоих академиков. Давили, вероятно, «благодетельные» министры и сенаторы (вспомните слова «выдающегося лица»), которые знали о том, что Абовян принципиально стоит за светское образование против духовного, что Абовян — за массовое приобщение к современной западной культуре, хотя бы на русском языке, что Абовян стоял за культивирование в армянских школах русского языка. Они надеялись использовать его на Кавказе для своих ассимиляторских целей. Давили, вероятно армянские колониально-буржуазные круги, которые были заинтересованы в быстром завершении национальной консолидации и не хотели выпускать Абовяна из Закавказья. Давили, вероятно, такие великие «патриоты», как Назарян и ему подобные молодые либералы, которые хорошо понимали великое значение программ демократических реформ, провозглашенных Абовяном, но которые были бы рады эту программу осуществить издали, предоставляя приятный жребий столкновения с церковными инквизиторами восторженному Абовяну… В результате всех этих влияний академик, несмотря на явное расположение к Абовяну, несмотря на высокую оценку его талантов, дал заключение достаточно противоречивое, и Академия не приняла никакого решения.

Академии вовсе не нужна была демократическая революция языка. Она была бы счастлива взвешивать в своих трясущихся руках скучный продукт схоластической эрудиции, который назывался «ученым» трудом…

Какое ей было дело до того, чтобы вывести «этот несчастный народ» на путь просвещения, на солнечный свет?

Уваров прислал работы Абовяна попечителю Казанского университета при письме от шестнадцатого июля, в котором предоставил последнему решение вопроса. Попечитель это «доверие» министра понял как отказ. Получив в начале 1841 года предложение Уварова, Мусин-Пушкин послал работы Абовяна через Тифлисского военного губернатора ему обратно.

Абовян обнаружил превосходные способности предвидения, когда он написал гр. Уварову, что отвод его кандидатуры на кафедру сделает его положение невозможным.