Надо действовать. И незамедлительно. В конце концов, из полутора сот людей найдется хотя бы один, который выполнит поручение Сумина. Это может произойти сегодня, завтра, послезавтра. Нет, медлить нельзя.

Он пошел разыскивать Шумова.

Колчанов нашел его в бывшей каюте Поликарпова, которую теперь занимал судовой комитет. Шумов что‑то писал, он был настолько поглощен этим занятием, что даже не заметил прихода Колчанова, не поднял головы. Бросив взгляд на лежавший перед матросом наполовину исписанный лист почтовой бумаги, Колчанов успел прочесть только одно слово: «Афанасий».

— Не помешал?

Шумов поднял голову, посмотрел на Колчанова, но, кажется, даже не узнал его: взгляд отвлеченный, невидящий. Но вот он тряхнул головой, как бы сгоняя одолевавшие его мысли, и удивленно спросил:

— Вы?

Колчанов не ответил. Ему вдруг вспомнилось, что именно Клямина звали Афанасием. «Ну да — Афоня».

— Жене Клямина пишете? — спросил Колчанов. Да.

— Я уже написал.

— А у меня вот никак не получается.

— Ну меня долго не получалось.

— Тяжело! — вздохнул Шумов. — Такое дело…

«Интересно бы почитать, что он написал», — подумал Колчанов. Но спрашивать было неудобно.

— Ключи от погребов у вас?

— У меня.

— Дайте их мне.

Шумов внимательно посмотрел на него. «Не доверяет», — решил Колчанов.

— Зачем они вам?

— Все‑таки я пока старший артиллерист. И хочу, чтобы ключи хранились у меня, как это положено.

— Допустим, у вас их тоже не полагается хранить. И потом, вы знаете постановление судового комитета.,^!

—; Я хочу, чтобы без моего ведома ни один человек не мог вскрыть погреб.

— Кажется, мы и так вас всегда предупреждали.

— А вдруг?

— Что вдруг?

«Надо объяснить, зачем играть в прятки», — решил Колчанов и сказал:

— Мне стало известно, что в погреб хотят подложить мину и взорвать корабль.

Кажется, Шумова ничуть не удивило это сообщение. Он спокойно отметил:

— Так, — и забарабанил пальцами по столу. Только после этого спросил: — Откуда вам стало известно об этом?

Колчанов рассказал обо всем, что произошло вчера. Кажется, и это не удивило Шумова. «Откуда у него такая выдержка? — с недоумением думал Колчанов. — В сущности, он еще юноша. В его возрасте играют в бабки». Впрочем, после Клямина именно этот юноша вызывал наибольшие симпатии старшего артиллериста. С самого первого разговора Колчанов убедился, что Шумов не по возрасту зрел и достаточно развит. Еще тогда, после первого разговора, Колчанов подумал: «Если его не посадят в тюрьму, он еще наделает хлопот», И если многих удивляло, что Шумов та кой молодой, а уже верховодит бунтовщиками, то Колчанова это не только не удивляло, даже радовало.

— Где Сумин?

— Не знаю. Вчера он не пошел на корабль.

— Эх вы! — Шумов укоризненно покачал головой. — Теперь придется его искать. Как вы думаете— он окончательно убедился, что вы отказываетесь?

— Не знаю. Во всяком случае, они постараются убрать меня как нежелательного свидетеля.

— Ну, мы вас в обиду не дадим.

— Это не только от вас зависит.

— Тоже верно. А может, это и хорошо, что они будут за вами охотиться?

— Уж куда лучше!

— Я не о том. А что, если не мы будем искать Сумина, а он будет искать вас? Ведь будет?

— Надо полагать.

— Вот если бы вы согласились помочь нам. Но это связано для вас с большим риском. Подумайте.

«А что тут, собственно, думать? Я сам упустил Сумина…»

— Сейчас я попробую связаться с Военно — революционным комитетом, — продолжал Шумов. — Дело тут не в Сумине. Видать, в этом гнезде поселились птйцы и покрупнее. И нам не известно, что они замышляют еще. А Сумин — ниточка, через которую надо размотать весь клубок.

— Я согласен, — сказал Колчанов.

— Ну что же, мы вам всегда доверяли. И я рад, что мы не ошиблись.

— Спасибо, — искренне поблагодарил Колчанов.

Все получилось гораздо проще, чем они предполагали. Прибывший из Военно — революционного комитета товарищ сказал:

— Потерпев неудачу с вами, Сумин постарается найти другого исполнителя. Кого?

Стали вспоминать, с кем мичман был наиболее близок. Пожалуй, с Сивковым. Но вряд ли Сивков будет действовать сам. Скорее всего, поручит матросу Желудько.

— А ведь после Клямина вестовым у мичмана был как раз Желудько!

— Желудько — парень хотя и заблуждающийся, но честный. Мы не имеем права подозревать его, — заступился вдруг за матроса Заикин.

— Проверить все же не мешает.

Однако проверять Желудько не пришлось.

Перед обедом дали команду произвести приборку. И тут выяснилось, что деревянные торцы и битый кирпич закрыты в шкиперской кладовой в форпике. Ключ от кладовой хранился у боцмана Карева, однако боцмана нигде не могли найти. Вдруг Демин, стоявший вчера на сигнальном мостике ночную вахту, вспомнил, что Карев около двух часов ночи ушел с корабля. Набережная была в то время пустынна. Демину с мостика была хорошо видна одинокая фигура боцмана. Тот шел неторопливо, будто прогуливался. Демин еще подумал тогда: «И чего боцману не спится?» Потом Демин видел, что возле моста Карев остановился, а вскоре к нему подошел еще кто‑то. Оба ушли в сторону Академии художеств.

Все так и решили, что Карев сбежал. В этом не было ничего неожиданного: матросы боцмана не любили и уже не один раз грозились сбросить его за борт.

Кладовую взломали, достали приборочный материал и принялись за мокрую приборку.

К этому времени вернулся на корабль и Карев, распек младшего боцмана за то, что тот попортил замок в кладовке, и, как всегда, начал подгонять матросов, занятых приборкой верхней палубы. Потом, как и полагается, доложил об окончании приборки и вместе со всеми пошел обедать. Попросил себе вторую порцию щей:

— Ночесь у кума был, выпили маленько, дак башка. до сих пор трещит. А штишки, они на похмелье как раз.

Вид у Карева был действительно помятый, и это никого не удивило: боцман иногда любил крепко заложить.

Тем временем Колчанов, вернувшись после обеда в свою каюту, обнаружил на полу записку. На сложенном вчетверо листке почтовой бумаги была написана всего одна фраза: «Надеюсь, у Вас хватит благоразумия хотя бы молчать». Колчанов уже догался, кто это писал, но все‑таки поднялся на мостик и по вахтенному журналу сличил почерк. Так и есть — Сумин.

«Но как записка попала в каюту?», Тут‑то и выяснилось, что, кроме представителя Военно — революционного комитета и боцмана Карева, никто с берега на корабль сегодня не приходил.

Нарушив святость послеобеденного, «адмиральского» часа, боцмана срочно вызвали к дежурному по кораблю по поводу взлома кладовой в форпике. Пока он объяснялся с дежурным, обыскали его каюту. В рундуке за окованным железом сундуком и нашли мину.

После недолгих запирательств Карев признался, что мину ему дал мичман, с которым они встретились, ночью.

— Вот тогда мичман и передали мне записку и эту штуку. Записку я, как и велено было, в дверь старшему артиллеристу подсунул, а эту штуку не сумел положить куда надо — погреба‑то нонче не вскрывались.

— Где вы расстались с Суминым?

— А я их до дому довел, оне сами попросили проводить, потому как теперь на улице пошаливают и одному ходить боязно.

— Куда ты его проводил?

— Да тут недалечко. Как на первую линию повернешь, дак четвертый дом налево. Адреса я не знаю, а по памяти доведу.

— Номер квартиры не помнишь?

— А не довел я его до квартиры‑то, только до подъезду. Там еще, в двери‑то, левое верхнее стекло разбитое, дак фанеркой заделано. Вот только это я и запомнил, а номер дома не приметил. А потом я к куму пошел, с ним и подгуляли маленько, вот и опоздал я. Кум‑то у меня что те лошадь пьет, не устоял я супроть его…

— Ладно, про кума как‑нибудь в другой раз расскажешь, — оборвал боцмана Заикин. И когда Карева увели, сказал задумчиво: —Да, завоевать власть — мало, надо ее еще удержать, прав товарищ Ленин.