— А чьи интересы ты выражаешь? — неожиданно спросил Стариков.

— Да уж не ваши, — с усмешкой ответил Гордей и ткнул пальцем вниз, в толпу: — А вот Их. Интересы беднейшего крестьянства, несущего на своих плечах всю тяжесть войны.

— А ты об крестьянстве не пекись, мы и без сопливых обойдемся, — громко сказал Стариков. — Мы хлеб фронту даем, а ты вот сбежал с фронта… Дезертир!

— А может, он шпион немецкий? — так же громко спросил один из стоявших рядом со Стариковым на трибуне — важный человек в темносинем пиджаке и, несмотря на жару, в жилете. — Документы надо проверить.

Шумовские внизу закричали:

— Это нашенский, мы его и без пачпорта знаем.

— Это ж Егора — убивца сын.

Гордей поднял руку, успокаивая своих:

— Вы‑то знаете, а вот этот товарищ или господин— уж не знаю, как и назвать, — сомневается. Пусть проверит и документ.

Гордей вынул удостоверение и протянул тому, в жилете:

— Вот, читайте. Только громче, чтобы все слышали.

Человек в жилете небрежно развернул удостоверение и начал читать:

— «Выдано сие товарищу Гордею Егоровичу Шумову…»

Читал он медленно, но тихо, снизу потребовали:

— Громче! Что ты там, червяков жуешь, что ли?

— «…выступать от имени партии и защищать ее программу». И подпись: «Ульянов», а в скобках: «Ленин».

— Кто‑кто?

— Ленин?

— Ну да, Ленин.

Федор Пашнин снизу выкрикнул:

— Да здравствует товарищ Ленин!

Несколько голосов крикнули «ура», но этот клич тут же потух, затерялся в говоре людей.

— Вот те и Гордейка! Утер нос!

— Гли — кось, от самого Ленина!

— А может, бумага поддельная?

Стариков что‑то сердито шептал на ухо Губареву. Тот взял у человека в жилете удостоверение, повертел в руках, посмотрел на свет и вздохнул:

— Верно, Ленин.

Гордей взял у Губарева удостоверение, бережно свернул его и положил за пазуху.

— Как видите, документ подлинный. Да, меня сюда направил товарищ Ленин…

Гордей начал рассказывать о том, как встретился с Лениным, о чем говорили. Толпа еще ближе придвинулась к трибуне, сдавила ее со всех сторон так, что Стариков, спустившийся, чтобы уйти, не смог выбраться, его притиснули к лестнице, рядом с кривым мужиком. Даже торговка брагой- оставила, свои корчаги и втиснулась в гущу людей.

Теперь казалось, что толпа перестала даже дышать. Гордей и сам не ожидал, что его рассказ о встрече с Лениным будут слушать с таким вниманием. Он знал о популярности Ленина на флоте, в Петрограде, в больших городах, но не думал, что его знают здесь. Еще три года назад в Шумовке, да и в станице, мало кто слышал о Ленине. Ну, отец, Косторезов, Пашнин, Вицин, может, еще два — три человека. А сейчас? Видать, эти три года большевики и здесь не сидели сложа руки.

И когда уже Гордей крикнул с трибуны «Ура» товарищу Ленину!», толпа дружно подхватила этот клич, и он пронесся над площадью, над станицей.

На этот ликующий клич отозвались и церковные колокола — кто‑то с испугу или из озорства бойко зазвонил в них. Старухи, успевшие уже вернуться с обедни домой, высовывались в окна и, удивленные столь несвоевременным звоном, крестились.

Отец вместе с шумовскими уехал домой, а Гордей остался в станице, с тем чтобы завтра выехать в Харино и Чернявскую и там тоже провести митинги. Потом он собирался в Баландино, Сос- новку, хотел за две недели объездить все близлежащие деревни, а потом уже погостить дня три- четыре и ехать в Челябинск.

Губарев собирался в Челябинск сегодня же. Он предупредил:

— Лучше убирайся сам, а то привезу бумагу на твой арест. Там не поглядят, что ты с мандатом Ленина.

Губарев не подозревал, что митинг не только не повернется в его пользу, но и вообще пошатнет его и без того сомнительный авторитет. Когда принимали резолюцию, кто‑то даже предложил переизбрать Совет и вывести из него Губарева, но Гордей отвел это предложение: выборы сейчас проводить не следовало, надо было к ним хорошо подготовиться.

Вот сейчас они об этом и говорили с Пашни- ным и Косторезовым, Федор настаивал на том, чтобы перевыборы провести до отъезда Гордея в Петроград, а Косторезов возражал:

— Нас пока мало, и толку никакого от перевыборов не получится. Надо сначала людей побольше на нашу сторону склонить. Да и губернский Совет не разрешит проводить перевыборы, а без его разрешения их признают незаконными.

К единому мнению так и не пришли. Было уже поздно, Косторезов ушел домой, пообещав прийти завтра утром проводить Гордея в Харино. Для разъездов по деревням отец оставил Гордею

Воронка, надо было его напоить, и Гордей пошел к колодцу за водой.

Уже стемнело, и Гордей, возвращаясь с полными ведрами, не сразу заметил прижавшуюся к заплоту фигуру. И только когда подошел совсем близко и увидел, окликнул:

— Кто тут?

— Тише! — прошептала Люська. — Это я.

Гордей поставил ведра на землю, подошел.

— Хорошо, что ты пришла.

— Я упредить прибежала: Санька‑то Стариков убить тебя собирается. Ты, Гордей, остерегись. Санька, он такой, все может. Или дружков подговорит.

— Да не боюсь я их.

— А ты побойся! Шибко они на тебя обозленные за речь твою. А ты вон ночью один ходишь. Ну я побежала. Санька‑то пока у нас сидит, я обманом ушла, будто к тетке Лукерье за сковородкой.

Люська убежала. Гордей напоил Воронка, закрыл на засов ворота и пошел в избу. Федор уже улегся на полатях, но еще не спал.

— Что так долго? — спросил он.

— Вечер больно хороший, спать не хочется.

— А у меня глаза уже слипаются.

Вскоре Федор захрапел. Гордей тоже устал за день, но уснуть не мог. Хотя он и не придал особого значения Люськиному предупреждению, а все‑таки чем черт не шутит…

И когда он услышал, что кто‑то перелез через заплот, уже не сомневался. Он спустил ноги на пол, подошел к выходящему во двор окну и осторожно выглянул из‑за косяка. Однако разглядеть ничего не удалось: было слишком темно.

Но вот скрипнули ворота, послышался глухой топот шагов, стукнула на крыльце доска. Гордей разбудил Федора. Спросонья тот долго не мог ничего понять. А поняв, встревожился:

— У меня, кроме топора, ничего нет.

Гордей только теперь пожалел, что не взял с собой револьвер, хотя Заикин и предлагал. Но ехать агитировать с оружием было как‑то неловко.

В наружную дверь сильно постучали. Федор приоткрыл дверь в сени, спросил:

— Кто там?

— Открывай, дело есть! — Голос Гордею незнакомый.

— Какое дело?

— Открой, узнаешь!

— Что будем делать? — шепотом спросил Федор, прикрыв дверь в сени.

— Бери топор и следи за окнами. А я сейчас. — Гордей выскользнул в сени и стал пробираться к чулану.

Теперь в дверь барабанили беспрерывно, и это было только на руку Гордею: он неслышно пробрался в чулан, а оттуда по лазу на чердак.

Сабля была на месте. Гордей вытянул ее из- под застрехи и подкрался к чердачному окну. У ворот стояли двое, еще двое на крыльце барабанили в дверь. Но вот они перестали стучать, и кто‑то сказал:

— Ломать надо.

— Ломать — соседи услышат. — Это уже голос Саши Старикова. — Надо без шуму.

— А как?

— Выкурим их оттуда. Гринька, тащи соломы.

— Где ее возьмешь?

— А вон у сарая крыша‑то соломенная. Мишка, помоги ему.

Двое отделились от ворот, полезли на крышу сарая.

— Эх, карасину бы!

— Чего захотел! — сказал Сашка и громко сплюнул. — Да живее вы, увальни!

«Подожгут!» — окончательно убедился Гордей. Он осторожно просунул ноги в окно, перевернулся на живот, вытянул из окна руку с саблей, отжался на другой и прыгнул вниз.

К нему сразу бросились те двое, что были на крыльце. Но Гордей успел вскочить на ноги, размахнулся и с силой опустил саблю на первого подбежавшего. Должно быть, он угодил в плечо, слышно было, как хрястнула кость, но почти в то же мгновение в глаза Гордею ударило пламя, и только потом грохнул выстрел…