- А ей его не хватало?

Нет, конечно, не ей, а ее родителям. У меня дар задавать идиотские вопросы!

- Ты представляешь, папа, - пожаловалась Вивиан, - все это время без вокализа! Это искалечило меня на всю жизнь!

Вивиан посещает класс вокала в консерватории. Она была еще маленькой, когда Жан заметил, что у нее исключительные вокальные данные. Он был для нее неумолимым учителем. Она пересекла детство, не зная ничего кроме музыки. К счастью, она встретила Томаса и любовь. Томас играет на пианино. Он дает сольные концерты и занимается поисками древних музыкальных инструментов. Псалтериумов, кифар, тамбуринов, как в Библии. Это не та музыка, которую я особенно ценю, но я не отважилась бы об этом сказать, я недостаточно квалифицирована. Ведь наша семья живет в настоящем хроматическом гетто. Мальчишки оттуда убежали, добровольно повернувшись спиной к классической музыке. Они заставляют своего отца скрипеть зубами, угощая его воплями Dirty Corpses. Честно говоря, несмотря на уровень, на котором мальчишки нам их преподносят, я нахожу, что у этой группы есть достоинства. Но я предпочитаю слушать Вивиан. У нее итальянский тембр. Ее отец говорит, что если она будет работать, она будет великим сопрано lirico spinto. Я мечтаю об этом, потому что я люблю ее и потому что я не могу привыкнуть к тому, что я произвела на свет сопрано lirico spinto.

Она обвивает руками мою шею и трется щекой о мою щеку. Она пахнет корицей и туалетной водой Королева Венгерская, золотые слезки качаются в ее ушах, каштановые волосы скользят по цветастому платью… моя дочь красива. Она как праздник. Театральный персонаж.

- Милая - говорит она - как будет хорошо дать себя побаловать.

Понимаю! После всего, что с ними случилось!

Я беру на руки Вивет, маленькую кнопочку, благожелательно пускающую слюни мне на руку. Она действительно плоховато выглядит! Девять месяцев и очень спокойный характер, как у большинства современных младенцев, которые спят в корзинках, сдают экзамены и участвуют в конкурсах на спинах своих матерей и часто оказываются в коммиссариате на предмет установления личности еще до того, как у них прорежется первый зуб.

- Где Консепсьон? - спрашивает моя дочь.

- Консепсьон уехала с убийцей, - говорит Жан.

- Черт! А у меня как раз тонна белья для стирки…

- И она оставила нам Игнасио.

- О! Это хорошо, он обожает Вивет!

Кто может не обожать Вивет? Я взяла ее с собой, я ее переодела, припудрила, причесала, пока ее родители принимали ванну. Жан пошел искать свою сильфиду к источнику, а я думала, что готовить на ужин.

Это был очень веселый ужин. Нас было шестнадцать человек за столом. Малышки кузины остались. Все помогали накрывать на стол в большой столовой, резать хлеб, размешивать салат.

- Кто эта мышка? - подозрительно спросил Альбин, увидев Фанни, а Поль спросил меня на ухо: - Эта девушка останется надолго? - вопрос, на который я была неспособна ответить.

А Фанни отогревалась. Они с Вивиан иногда встречались в Консерваториии и тут же заговорили о Шуберте. Кузины тоже. Патриция даже записала Девятую симфонию и дала нам послушать кусочек. Качество было не идеальное, но это было очень мило с ее стороны. Их маленькая английская приятельница находила чудестным, что сам the Conductor (дирижер, англ) откупоривает бутылку вина прямо перед ней, как простой смертный. Фанни протягивала стакан и говорила: «еще!» Она даже поела жаркого из баранины с тарелки Жана. Она безудержно смеялась и я тихо сказала:

- Не спаивай ее, она не привыкла!

Но она больше нравилась мне такая.

За десертом Лорет - как она выросла с последних каникул! - Лорет встала у Жана за спиной и обвила его шею руками.

- Это мой кузен! - сказала она, целуя его под апплодисменты девочек и улюлюканье мальчиков.

- Ой! Мама, я забыл, - сказал Альбин. - Мы встретили Мадам Леблез, она плачет, потому что ты ее не зовешь!

Есть над чем смеяться!

Я не знаю, кто заговорил о фестивале в замке Кастри. Дети тут же закричали “Пойдем туда! Пойдем!”. А Жан был так счастлив, что сказал: “Я приглашаю всех!”, что было всего лишь манерой выражаться, потому что кто-нибудь должен был остаться присматривать за Вивет и Игнасио. И кем оказался этот кто-то? Угадайте. Им оказалась я.

Их отъезд наступил быстро! В воплях Игнасио, который говорил, что он уже большой! Который тоже хотел ехать! Я пыталась успокоить его, пока Вивиан рассказывала мне о часах кормления, пока все готовились, выстраивались в очередь перед туалетом, одевались, брали куртки на случай холода, кричали: доброй ночи! доброй ночи! исчезали…

Жан был в отчаяньи. Он не понял, что я не смогу поехать, но сейчас, когда он всех пригласил, он не мог пойти на попятный.

Хлопнули двери. Они уехали.

- Плохая! - орал Игнасио, и это было уж действительно слишком.

Я отпустила его, и он пошел на другой конец стола. Он бросал на меня сердитые взгляды над бранным полем нашего ужина. Огрызки яблок, скелеты виноградных кистей, косточки на пустых тарелках. По столу были разбросаны скомканные салфетки, на скатерть пролито вино, и кто-то, чтобы присыпать пятно, перевернул солонку.

- Плохая, - повторил Игнасио более спокойно. Этажом выше заплакала Вивет и, неожиданно, я тоже заплакала.

Слезы ослепляли меня, а когда мне удавалось их утереть, я замечала этот бардак на столе, эту Березину семейной трапезы, это Ватерлоо хозяйки дома…

- ….не плакать, - сказал тоненький голосок.

Я высморкалась так громко, что он засмеялся. И, как я заразилась слезами Вивет, я заразилась смехом Игнасио.

Он помог мне убрать со стола. Он беспокоился за меня и наблюдал за мной краем глаза. Увы, из за этого он разбил две тарелки и салатницу, но разве можно обижаться на маленькое существо столь полное добрых намерений? А потом их не придется мыть. Затем он смотрел, как я готовлю бутылочку для Вивет, и мы снова слегка повздорили. Он мечтает покормить Вивет из бутылочки, но каждый раз, когда он пытается, он накачивает ее, как бурдюк, она становится красной, задыхается, из ее глаз брызжут слезы, и ее надо брать за ноги и хлопать по попке, чтобы вернуть ей способность дышать.

Потом она срыгнула, мы поапплодировали и, ниточка за иголочкой, от пеленки к пижамке, от люльки к постельке, все они были, наконец, уложены.

Когда я уходила от Игнасио, он позвал:

- Ика? Ты хочешь спать со мной? Ты совсем одна, ляг со мной!

Какая любовь!

Было около полуночи, и мне было ровно девяносто восемь лет по местному времени. Я заглянула в кухню - Боже мой, сколько посуды! - и заметила, что забыла покормить пса. Каждый раз, когда я садилась, каждый раз, когда вставала, он поскуливал.

Я уложила Игнасио как можно позже и положила стопку Тинтинов и Астериксов (детские коммиксы) рядом с его кроватью, порекомендовав ему когда он проснется, посмотреть картинки. Но я не очень верила в успех своей затели.

Я оказалась права: вместо без четверти шесть, он пришел без пяти.

Дом был нем, как могила. Рядом со мной, положив голову под подушку, спал мужчина. Я проверила, это был именно Жан. Я прижалась к нему, и он повернулся во сне, обхватив меня руками.

- Вставай! - произнес беспощадный голос Игнасио. Я послушалась и была вознаграждена вчерашней посудой.

Мой ангел-хранитель несомненно был занят игрой в мяч на площади Паллады, когда я приняла безумное решение поехать за Мадам Леблез.

- Я тебя не понимаю, - заявил Жан. - У тебя есть домработница, а ты этим не пользуешься!

Я сомневалась. Потом он стал так настаивать, что я сказала:

- Я еду!

Наверно, от усталости у меня помутился рассудок.

Как я могла вообразить, что Мадам Леблез будет следовать моей программе? У мадам Леблез СВОЯ программа, и она придерживается ее, что бы ни случилось.

Представьте себе муравья в очках, одетого в черные бесформенные платья, сладковатый запах, постоянное отсутствие улыбки и исключительная способность будить чувство вины в невиновных.