Быстро! Разве такие вещи делаются быстро? Во-первых, я дважды теряла Игнасио. Он хотел, чтобы я ему купила клеющихся зверюшек, он плакал, и люди начали на меня коситься. Я уступила, и его слезы высохли как по волшебству. Скоро моя тележка наполнилась, и я должна была толкать сразу две. Я думала, что выбрала очередь поменьше, встав за юной скандинавкой, у которой был только батон крестьянского хлеба, но вдруг подоспели пять викингов, ее братьев, с тележками, ломящимися от селедки и мороженных чипсов.

- Как доооолго, - ныл Игнасио.

Наконец я заплатила и направилась к выходу, ведя мою двойную ношу и чуствуя себя спасенной, как вдруг на меня набросился молодой человек, пахнущий анисом, с большими ногами и огромными усами. Он поднял одну мою руку в воздух, словно я была боксером и только что выиграла. Я действительно выиграла и с помощью всех громкоговорителей узнала, что являюсь “Водяной каруселью дня”. Я хотела освободиться: нет, спасибо, месье, я очень спешу, извините, меня ждут… короче, все, что говорят, когда ищут спасительный выход. Но молодой человек хорошо знал жизнь. Он взялся за Игнасио и сказал ему:

- Ты не дашь своей маме уйти! Она выиграла для тебя! Ты бесплатно сделаешь пять кругов на водяной карусели! Ты доволен, малыш?

Малыш был очень доволен и все очень хорошо понял. Меня сделали. Водяная карусель находилась в чем-то вроде разборного бассейна из красно-голубого пластика на асфальте стоянки. Итак, все еще таща свои две тележки, сжимая сумку, я была вытолкана сквозь завистливую толпу к бассейну, где Игнасио взобрался на борт лодки и начал крутиться, сначала с радостью, потом с тревогой и, наконец, с ревом, который легко перекрывал громкоговорители. Молодой человек обнял меня, демонстрируя обезображенным ненавистью неудачникам, оставшимся без приза.

- Громко скажем ей “браво”! Благодаря водяной карусели она выиграла йогурт, который осмелился отвернуться от фруктов и посмотреть в лицо овощам, сказал он, возлагая корону мне на голову.

- Эта совершенно счастливая дамочка поедет домой с фаршированным филе - с морковью, репой и луком-пореем! А прямо сейчас она попробует йогурт со шпинатом!

- Мадам де Сомбрей, пившая в обмен на жизнь своего отца, кровь, поднесенную санкюлотами (так называли революционно настроенных бедняков в Париже во времена Великой Французской революции) едва ли понадобилось большей смелости, чем мне, чтобы проглотить ужасную смесь. Мне удалось удрать от своего палача, и я поспешила к бассейну, чтобы спасти Игнасио, он уже умоляюще протягивал ко мне руки. Я чуть не упала в воду, но, к счастью, карусель неожиданно остановилась и после нескольких минут безумной славы мы оказались одни, забытые толпой.

Мы крепко-крепко обнялись, я отдала Игнасио свою корону, чтобы привести его в чувство и, наконец, смогла добраться до машины.

Все в доме было неподвижно, когда мы приехали, но из стеклянных дверей гостиной слышалась музыка.

Я тихонько подошла посмотреть, вернулись ли ящерицы. Они были здесь, на виноградных лозах фасада, неподвижные, горячие от солнца. Их горлышки дрожали в такт музыке. Каждое лето они приходят слушать фортепьяно, и Жан говорит, что играет для Ящератории.

Потом они замерли. Музыка прекратилась. Я посмотрела внутрь гостиной. Жан взял партитуру в руки. Он читал, а Фанни с уважением смотрела на него.

- Да, сказал он, это хорошо… Для дирижера, понимаешь, самое главное - это уметь слушать… а ты очень хорошо слушаешь…

- Тетушки Кармен не видно? - спросила я.

- А? А, здравствуй, дорогая! Нет, Тетушки Кармен не видно, - ответил он и снова вернулся к партитуре и Фанни.

Тетушки Кармен не видно… да это начинает наводить беспокойство… тетушки Кармен не видно…

- …вода, воздух, земля и огонь, и потом есть еще пятая стихия: музыка. Это наша стихия.

Фортепьяно зазвучало вновь и покрытые золоченой эмалью горлышки ящериц снова раздулись от удовольствия.

Тетушки Кармен не видно… Ах, как бы я хотела стать ящерицей на виноградной лозе…

На завтрак Фанни поела арбуз, огурцы, салат, зеленую фасоль и абрикосы. Но она пила вино со сладостями, глядя Жану в глаза, потому что это он поднес ей первый стакан.

- Как мне это нравится! - говорила она.

Он отвечал:

- Как много еще должна открыть эта девочка!

А я, смеялась, говоря:

- Возраст, возраст!

Я мыла посуду под музыку.

Потом я не знала, что делать… Игнасио заснул, музыканты снова отправились в Ящераторию… Когда много работы, никогда не знаешь с какого конца за нее взяться. Солнечный луч, не сумевший пробиться сквозь грязное стекло, продиктовал мое дальнейшее поведение. Я взяла ведро, мыльную воду, резиновые перчатки для защиты рук и носовой платок моего деда для защиты волос, я спустилась на первый этаж, чтобы атаковать окна лестничной клетки.

Пианино в гостиной смолкло.

Они поставили пластинку.

Симфония №4 соль мажор Малера. Красота.

Я открыла окно и смело бросилась в бой. И вдруг там, за виноградниками, на пологом холме, где до сих пор находят галло-римские черепки, под зелеными дубами с земляничником и можжевельником я увидела возвращающихся детей и их кузенов. Белая веселая флотилия, которая побросала велосипеды, цикломобили и мопеды в тмин и лаванду. Они должно быть во что-то играли и пытались друг друга поймать, ибо я видела, как они бегают друг за другом и, не слыша их, чувствовала, как они смеются. И - пусть они сами этого не знали и никогда не узнают - я знала, что их радость была радостью музыки, звучащей рядом со мной, они танцевали в ритме Малера, в ритме лета и юности. И даже наш старый параличный конь, наш старый Тибер выпорхнул вдруг из миртовой рощицы, и его встретили овациями, а Октав прыгал вокруг, опьяненный природой и свободой. И - самое прекрасное - я увидела Альбина, который потихоньку удалялся от группы с одной из своих кузин. Остальные их не видели, но я видела. Они сели не краю маленького рыжего карьера, где папа нашел фрагмент колонны. Их ноги висели над пустотой. Он медленно говорил ей. Она слушала. Патриция? Лорет? Я не различала, они так быстро меняются в этом возрасте… Потом Альбин замолчал и, все еще не глядя на нее, положил свою руку на руку малышки. Они больше не двигались и сидели, глядя прямо перед собой.

- Видишь, это и есть счастье.

Жан держал меня за талию. Он подошел ко мне сзади, а я его не заметила.

- Мне бы так хотелось слышать, что он ей говорил! Ты их видел? - спросила я Жана.

Он их видел. Но надо ли слышать, что было сказано? Это было так красиво - пара детей, словно смотрящих в жизнь.

Сквозь фартук я чувствовала, как пульсирует кровь в теле Жана. На стуле я оказалась вдруг выше его и первый раз в жизни смотрела на него сверху вниз.

- Спускайся! - сказал он.

- Где твоя ученица?

- У источника, с партитурой. Спускайся!

- Чтобы делать что?

- Спускайся, увидишь…

Я сняла толстые резиновые перчатки, уронила их в ведро, потом медленно, приникая спустилась в его обьятия.

- Наши девушки крестьянки этим летом хороши, - сказал он, глядя на мой лоб, повязанный клетчатым платком деда.

И добавил:

- Теперь, когда балдахин упал, мы ничем не рискуем. Пойдем!

Потом он одарил меня поцелуем, от которого задумалась бы и святая.

Звук клаксона разделил нас.

- Проклятье - сказал он.

- Нет - воскликнула я, - благословение: тетушка Кармен!

Но это была не тетушка Кармен, а наша дочь Вивиан.

С ними случилось ужасное! Да уж, удалась им эта первая самостоятельная поездка в отпуск! Квартира в Бастон-сюр-мэр оказалась совсем не такой, как обещали в агенстве, ее окна смотрели на сардинный завод, горячая вода никогда не была горячей и всегда была ржавой, пляж был усеян булыжниками, а малышка не переносила морской воздух. Ночью она плакала, днем она задыхалась от жары, она выплевывала соски, она была покрыта сыпью… а потом там не было пианино.