Мое детство было мучением.

Особенно первого октября - день начала занятий в те темные времена - в день скорби, когда я вынуждена была выносить веселье учителей и одноклассниц, впервые слышащих мое имя.

Людовика.

- Это так красиво смотрится, когда вырезано в мраморе!- говорил крестный.

- Не забывай, что ты родом из источника, - говорил отец.

Они брали меня за руки и вели пить.

Потому что мы действительно родом из источника.

Fons Calda, Фонкод.

Темно-зеленый букет в сухой траве. Каменный водоем, пасть льва, из которой бьет вода, неиссякаемая, к людскому изумлению, независимо от времени года. Напиток, на славу приготовленный на невидимом огне. Святая вода страны вин.

Я пила из сложенных в горсть ладоней. Я слушала, как крестный читает поэму, написанную моим отцом в возрасте тринадцати лет.

Возле римского Нима, я верю,

С дней древнейших в земле сырой

Белокаменная Венера

Под тяжелою спит лозой

К ней любовь моя - будто мания.

И я знаю, что день придет -

И под небом Септимании

Ягодица ее блеснет

Я смеялась, слыша про «ягодица ее блеснет». В те темные времена дети еще не были обременены сексуальным образованием и наслаждались малейшим упоминанием о плоти.

Бронзовый лев разбрызгивал воду, повинуясь собственной фантазии, ветер нес капельки… с незапамятных времен люди останавливались у этого источника, на Via Domitia (Первая дорога, построенная Римлянами в Галлии) здесь была почтовая станция, Римляне построили здесь бани…

- Людовика, милая, ты где?

Мама, загорелая, в светлом платье, звала меня с террасы.

Я смотрела на Теодора, на Аурелиана, на бронзового льва, на молодую красавицу в тени оливы и думала, что мы бессмертны.

Я очень быстро поняла, что это неправда, и возненавидела свое имя. И ненавидела его, пока маленький, не имеющий отца ибериец не вошел в мою жизнь.

- Ика, - сказал он.

Он разбил надпись, высеченную в мраморе.

Заодно, он разбил множество других вещей, но зачем мелочиться?

Заячья губа честно едет по полосе, отведенной для медленного транспорта. Время идет. Скоро 11. Сердце мое бьется чаще, ибо в 11 часов у меня свидание с мужем на Франс-Мюзик.

Три дня назад Жан дирижировал Девятой симфонией до мажор Шуберта в театре Монтансье. Сегодня утром этот концерт передают по радио.

Три дня назад мое сердце билось так сильно, что я боялась заглушить оркестр. Я дрожала, ничего не слышала и не видела, никого не узнавала. Теперь, в машине, я слушаю музыку, и она прекрасна, как лето. Звук рога в анданте приветствует Бургундию. Если заячья губа будет хорошо себя вести, Шуберт приведет нас к первым черепицам в долине Роны. Интересно, под какие пейзажи, какие пшеничные поля, какие леса слушают музыку Жан и мальчишки? Большая Симфония прорезает Францию, как ножом, объединяет путешественников от Севера до Юга, течет, как звуковая река. А для меня эта река течет очень издалека. Она берет начало в воскресном дне в театре на Елисейских полях. Адмирал повез меня на концерт, как он водил меня в Лувр, пока бедная мама председательствовала на банкетах и брала слово на предвыборных собраниях. В то воскресенье зал требовал Мюнха( Герхарт Мюнх 1907-1988, пианист и композитор). Один молодой человек, стоя на стуле, кричал так громко и восторженно, что крестный поспешил к нему:

- Счастлив пожать вам руку, друг мой!

Какой ужас! Так приставать к незнакомцу! Я не знала, куда спрятаться. Если бы только крестный на этом успокоился… Но нет, он пригласил молодого человека выпить с нами чаю у Коломбина. Весь чай я угрюмо молчала. Юноша казался мне неприятным. Он не обращал на меня никакого внимания. И он был слишком красив. Нельзя доверять слишком красивым людям. Я была очень удивлена, когда он позвонил мне на следующее утро:

- Я вчерашний молодой человек… которого ваш дядя приглашал на чай…

- Он не мой дядя, глупо сказала я.

- Главное, что вы - это вы. Это вы? Хорошо. У меня на сегодня два билета в Оперу. Дают La Forza Di Destino.("Сила судьбы", Опера Верди) Вы пойдете со мной?

Если бы я не пошла, я бы вам всего этого не рассказывала. Я пошла. Молодой человек - это был Жан. В антракте он сказал мне:

- Я хочу однажды дирижировать здесь Верди. Потому что Верди - это театр, праздник, драма, красота и жизнь. Согласны?

Я ответила:

- Согласна.

После спектакля, провожая меня, он сказал:

- Я хочу вас поцеловать. Согласны?

- Согласна!

Я правильно сделала, что так сказала.

Этот поцелуй открыл двери моей жизни. Двадцать пять лет изматывающей гонки рука об руку. Дети. Вивиан, Альбин, Поль… Потом Вивиан встретила Томаса. Она тоже сказала ему “согласна”, и тогда в наш круг вошла Виветта.

Да, я бабушка. Вы, я думаю, удивлены, что я так хорошо сохранилась. А ведь дорога была трудная. Длинная.

Если успех не пришел к музыканту в семь лет, он приходит много позже, или никогда. Мы с Жаном столько от этого страдали, что уже привыкли. Но это прекрасное, ликующее утро, над которым уже раскатился последний аккорд финала, говорит мне, что что-то должно измениться. Пришло, наконец, время принимать лавры?

- Ты слышишь? - говорит Консепсьон сыну, - это нам хлопают! Скажи “браво”!

- Браво,- говорит Игнасио с отвращением.

Он еще не совсем меломан. Симфония кажется ему такой же длинной, как путешествие.

- Мадам хочет яйцо в крутую или мясо? - Консепсьон жует колбаску и разливает Бадуа в картонные стаканчики. Яйца врутую полураздавлены, как всегда в машине.

- Месье - молодец! - удовлетворенно говорит Консепсьон с чувством собственника.

- Пи-пи, - говорит Игнасио мрачно.

- Ты сделаешь пи-пи в Фонкоде. Надо, чтобы все было готово, когда приедет Месье. Месье так любит Фонкод!

Я смеюсь:

- Я даже спрашиваю себя порой, не из-за дома ли он на мне женился!

Консепсьон смеется еще громче, и это доставляет мне удовольствие.

- О, нет! Если Месье женился на Мадам, значит, он хотел мадам!

Милая девочка! А она продолжает:

- А Месье, когда он хочет!.. уж я-то знаю! У него такой безобидный вид, у месье, но когда он чего-то хочет, он это получает! Это правда! Когда месье хочет - о-ля-ля!

Что она хотела сказать?

Я этого так и не узнала, потому что Игнасио заявил, что его сейчас вырвет. Я остановилась. Трижды. Напрасно. На четвертый раз я не остановилась. Тоже напрасно.

Но мы уже у цели. Башня Мань осталась позади, скоро мы сьедем с автострады, чтобы проехать по дороге Паллады - по дороге моего детства.

Мы проехали эту ужасную Зону Урбанизации, которая убила бы моего отца, если бы он был жив. Он умер, когда начали вырубать кустарник. Папа умер… О нем, о моей боли, я вам еще расскажу.

Потом - дорожка, спускающаяся от шоссе на уровне воды, где растет дикий кресс-салат и куда мальчишки ходят ловить головастиков. И, наконец, ворота. Погодите представлять себе Версаль! Ворота разбитые, скрученные, полуоторванные и всегда широко открытые. С неизменной (как минимум, в течение полувека) табличкой:

Ч стная со ственность

оход запр

- У нее не хватает зубов, - сказал Поль много лет назад.

Мы посмеялись, но зубы не вставили.

После ворот начинаются наши владения.

Фонкод… я не решаюсь о нем говорить. Я предпочитаю открыть тетрадь юного Теодора, едва ли сильно выросшего со времен той невинной поэмы, которую я так люблю.

Отрывок из тетради Теодора Кампердона, ученика класса риторики нимского лицея.

“Путешественник, пересекающий безлюдные кустарники Лангедока и привыкший к скупой и суровой растительности, где лишь изредка легкая грация миндального дерева пробивается сквозь колючки средиземноморского дуба и камни, бывает сражен удивлением, когда, покидая избитое ветрами и сожженное солнцем плато, вдруг, с поворотом дороги, чувствует, что попал в иной, тайный мир, защищенный природой от нескромных взглядов. Только он проходит ворота, на него падает тишина. Он идет по длинной аллее из вековых платанов, детей Юга. Эта длинная, свежая, тенистая и извилистая аллея подводит его через виноградники к загадочному зеленому массиву. Сон какой Спящей Красавицы хранят эти места? Богини, незнакомец! Венера спит в этих виноградниках, и не сто, а тысячи лет. Отнесись с уважением к этому каменному сну, и если ты пришел как друг, хозяин этих мест поднесет тебе воды, чтобы утолить жажду, и вина, чтобы порадовать дух. Ибо ничтожные смертные живут в этом чертоге, в этом длинном доме цвета охры, под крышей с римской черепицей, посреди сада, где лавр Аполлона переплетается с розовым лавром, розмарином, тонкой чеканки камелиями, тимьяном и майораном, столь милым сердцам веселых эльфов.”