- У!У!У!У!

Прекрасный, как Люцифер, наивный, как Бернадетта Собейру (1844-1879. Святая Бернадетта Лурдская, крестьянка, которой в юности 18 раз являлась Святая Дева) , Вертер появился на вершине горки.

По лицу Жинет можно было проследить за сменой обуревающих ее чувств. Она стала пурпурной, раздулась, задрожала и окаменела с открытым ртом. Я знала, что у меня нет никаких шансов выйти из этой ситуации, получить понимание и снисхождение жюри. На ее лице явно читалось с трудом сдерживаемое вожделение. Вертер прыгал и кричал с варварским энтузиазмом. Она смотрела на его приближение, как на внезапный прилив.

- Да у нас гости! - сказал он, приближаясь, обаятельный и светский, и поклонился с истинно германской корректностью.

Я с усилием произнесла:

- Жинет, я представляю тебе Вертера, юного швейцарского филолога. …Мадам Субейран…

Вертер протянул ей руку с такой убедительностью, что у нее не хватило энергии отказать ему в своей.

- Очень приятно, - пробормотала она.

Но Вертер не отпускал ее руку. Что-то его, кажется, беспокоило:

- Субейран, - повторил он… - Субейран? Вы жена пастора Субейрана?

- Его невестка, - ответила Жинет. - Она никак не могла вырвать руку и тянула изо всех сил.

- Да это замечательно! - закричал Вертер, радостно тряся ее кисть. - Пастор Субейран - самый крупный специалист по Бернару де Вентадуру! Я три раза писал ему из Санкт Галлена и всегда он мне отвечает такими вежливыми письмами, такими простыми! О! Какой хороший он человек! И это муж брата? Это действительно очень хороший день для меня, сегодня! Вы ему скажете, мадам!

- Я в прохладных отношениях с братом моего мужа, - проскрипела Жинет и наконец вернула себе руку и самообладание. - Мы не общаемся.

- Я очень сожалею, - сказал в замешательстве Вертер.

Воцарилось ужасное молчание. Я протянула руку к термосу:

- Чашку чая, Жинет?

- Нет, спасибо, - ответила она с неприятным смешком.

Кивок мне, кивок Вертеру, она приблизилась к своему джипу и села за руль.

Она завела машину, сдала назад, поравнялась со мной и мило улыбнулась:

- Все мои пожелания твоему мужу! - крикнула она, проезжая на первой скорости. - Хотя он в них не нуждается, он в полосе удач!

Я смотрела, как джип исчез в облаках пыли и неожиданно нашла остроумные и хлесткие ответы…

- О! - сказал Вертер. - Вы плачете!

Уже полные глаза, и я чувствовала все те слезы, что скоро поднимутся, взорвутся, задушат меня…

- Это из-за меня?

Я кивнула головой.

- Это потому, что я снял брюки?

Слезы потекли.

- Мне очень жаль, - сказал Вертер.

- Ерунда! Она корова! - всхлипывала я. - Она была стервой еще в лицее! Стервой из стерв!

- Что я могу сделать?

- Надеть брюки, - икнула я.

Он бросился к своим джинсам, встряхнул их, чтобы убрать песок, натянул и сказал, застегиваясь:

- Не нужно терять присутствие духа, мадам.

- Все хорошо! Все очень хорошо! - уверяла я, безудержно плача.

Я наощупь нашла в машине коробку Клинекса. Я плакала, как старшеклассница, обвиненная в том, что списывала на экзамене. Я плакала, как ученица младших классов, которую только что дернули за волосы. Я плакала, потому что мне было стыдно, и я сердилась на то, что мне стыдно. Это было несправедливо. Я так яростно высморкалась, что толстая птица с сердитым криком поднялась с ближайшего куста.

Сама природа призывала меня к порядку.

Я тут же снова стала хозяйкой дома Бразинвер и повернулась ко все еще неподвижному юному, полному сострадания варвару.

- Молоко или лимон? - спросила я.

- Просто чай, - ответил Вертер.

Чай - это ритуал, и, как все ритуалы, позволяет выйти из затруднительных ситуаций. К концу первого обжигающего стаканчика я уже чувствовала себя лучше. Как же так? Я родила детей, успешно вела дом, помогла мужчине найти его место в жизни… и все еще завишу от милости Жинет? Я что, такая дура? Змея проскользнула по моему саду, большое дело! Змея, она тоже божья тварь. Я выпила еще один стаканчик, и чай, магический напиток, выполнил свою умиротворяющую функцию. Я пешком довела Вертера до поста Катр Мари*( Пост Четырех Марий, легендарное место высадки иерусалимских беженцев, см. Выше.), разрушенной лачуги, работавшей одновременно таможней и местом для отдыха. Я собрала большой букет пахучего розмарина. Вдалеке, повернув головы, на нас смотрели быки, пасущиеся вперемешку с дикими лошадьми. Солнце уже спускалось на запад, и лошади вытягивали шею, вдыхая закат расширенными ноздрями. Пора было возвращаться.

- Какой прекрасный день! - сказал Вертер.

Не надо было на него за это обижаться. Ему двадцать лет. Что ему сведение счетов двух пожилых девчонок из нимского лицея?

Мы выехали на дорогу в обратном направлении. Я устала. Дорога казалась мне длинной. Сваренной от солнца. Обжигающей. Блестящей, как медь. Первый дом показался мне оскорблением красоты творения. Я спросила Вертера, где его высадить. Он ответил, что возвращается в Гро. Благотворное действие чая испарялось, как действие наркотика, он уже не мог спасти меня от боли. Я знала, что мне будет больно. Скоро. Очень скоро. Сейчас. Пожалуйста. Мне больно.

- Моя немецкая бабушка, - сказал Вертер…

Отлично! Теперь еще и немецкая бабушка! Только этого не хватало!

- Моя немецкая бабушка говорила нам поговорку, очень красивую: “So Gluklich wie Gott in Frankreich!” и, видя, что я не понимаю, он перевел:

- Cчастливый, как Бог во Франции!

- Конечно! Немцы всегда очень тепло говорят о Франции. К сожалению, французы не отвечают им взаимностью. Моему отцу совершенно не понравилось в депоротации.

Вертер потерял свою улыбку.

- Простите, - грустно сказал он.

Почему я это сказала? Какой ужас! У меня был голос Жинет! До канала мы хранили молчание. Перед тем, как сойти, он вежливо сказал мне:

- Мадам, нужно развеяться.

Я пыталась его успокоить, но он не дал себя провести

- Я прекрасно вижу, что ваш дух нехорош, - заявил он. - Но сегодня вечером все удачно складывается, есть маленькая встреча… молодежь у Пепе Сардинки, с другой стороны моста… там будут петь, танцевать… это будет хорошо для вашей головы!

Пойти танцевать! Идея ребенка, который верит, что утолит сердечную боль, дав вам карамелек.

Я поблагодарила, помотав головой. Теперь мне не терпелось его покинуть.

- Я уверен, что вы придете, сказал он.

Он стоял на шоссе, и я смотрела на него в последний раз. Он был действительно красив и чист, и мне было приятно знать, что он существует.

- Прощайте, - сказала я.

- До скорого, - ответил он.

До скорого? Какая наивность! Скоро я буду спать. Я буду спать прямо сейчас. Я не пойду ужинать. Я пойду ложиться. Спать. Никого не видеть…

Нет, я никого не хочу видеть! Ни улыбку Селесты, ни Люсьена, который с антильским акцентом обьявляет, когда я прохожу мимо, что “В этот том сапрещено входить светным!”

Как этот тип меня раздражает! Вечно ему надо всех смешить! Мне не смешно, совсем не смешно. Спиной я угадываю его удивление. Действительно, до сих пор я всегда была готова расхохотаться, как только он откроет рот. Так вот, сегодня ничего не выйдет! И пусть не вздумает приносить мне вербену в утешение! Кстати, я закроюсь и не буду отвечать!

Пойти танцевать! Только этого не хватало! Кретинка! Старуха! Только подумать обо всех тех глупостях, что я накупила у Морисет! Их невозможно носить! Даже Вивиан не осмелится их надеть! А ведь у нее как раз тот возраст. А у меня возраст Жинет. Мой возраст, чего уж там. И похоже, эта стерва еще на год моложе меня! Она ужасна. Нашел панацею! Пойти танцевать! Женщина в возрасте Жинет! Вы грезите, юный Вертер! Я лягу, накроюсь с головой одеялом и попытаюсь ничего вокруг не видеть. И в первую очередь себя…

Раскудрявилась!

И еще, я не буду ужинать!

Мне ничего не хочется. Мне ничего не хочется. Ничего. Ничего. Ичего. Го.

И еще, я не позвоню домой!