Магали была в отчаянье. Вчера она продала последнего Бувара: “Рак в паштете”. “Я пустая”, - говорила она. Потом она вспомнила, что у нее осталось какое-то старье в ящике. Куда она засунула этот ящик? А, да, под навес во дворике. Она принесла большую, пахнувшую плесенью коробку, и оставила меня искать, потому что бельгийская девушка как раз хотела одну из тех знаменитых золоченых цепочек на талию.

Я испытала шок, когда нашла в коробке помятое, но полное издание “Мучеников” Франсуа Рене де Шатобриана!

- На нем нет цены, - сказала Магали в затруднении. Но это старая книга, я продам вам его по цене Сан Антонио*(детективы с каламбурами).

Он здесь на песке, рядом со мной. Я не пойду завтракать. Я так решила. Я взрослая. Я сама командую. Я не пойду завтракать. Я хочу перечитать Мучеников.

“Это была одна из тех ночей, когда прозрачные тени, кажется, боятся спрятать прекрасное небо Греции…”

Я оставляю книгу. И продолжаю с закрытыми глазами:

“…это была вовсе не темнота, это было просто отсутствие дня. Воздух был сладок, как молоко и мед, и при вдыхании его чувствовалась неизъяснимая прелесть”

Неизъяснимая прелесть.

Вот, что я испытываю, вдыхая воздух этого пляжа. Я думаю о времени, когда учила Шатобриана наизусть. Я хотела всю жизнь заниматься греческим. Но что значит “заниматься греческим” в наши дни? Иметь крохотный класс молодых фанатиков? Переводить отцов Церкви? Кавафи? Афинские журналы? Заниматься греческим… Разве это еще профессия? Моей профессией стал Жан. Моей профессией и моей жизнью. Я была унесена рекой, у меня не было времени раздумывать. Тем хуже для греческого. Тем хуже для меня. На что еще можно надеяться в сорок пять лет, когда ты женщина?

- Надеяться не на что! - говорит женщина рядом со мной.

- Уф! - отвечает ее спутница.- Почему ты так говоришь?

- Ну что ему надо?! Я читаю Ле Монд каждый вечер! Я глотаю по четыре книжки в месяц! Хорошо! Я уродина? У меня плохо пахнет изо рта? Нет! Так ты мне можешь сказать, почему он меня не целует?

- Не ищи. Они все сволочи.

Я немного смущена. Мои соседки вовсе нет. Та, у которой проблемы, бросает взгляд на Мучеников и шепчет в ухо другой что-то, от чего обе смеются.

Раздосадованная, я иду плавать и в теплой воде вновь обретаю радость и веселье. Я уплываю далеко-далеко. Маленький кораблик проходит в нескольких метрах от меня. Мне кричат с палубы.

- Хотите подняться?

Нет. Но я нахожу в вашем предложении неизъяснимую прелесть…

Я плыву на спине.

- Алисочка! Выходи, пока я сама за тобой не пришла!

Я плыву под водой. Я толкаю маленького мальчика, он выныривает рядом со мной, плюясь как кит концом своей ныряльной трубки.

- Не больно?

- Не больно!

- Наперегонки?

- Наперегонки!

Он побеждает, и мы оба в восторге. Я даже не знаю его имени. Я никогда его больше не видела. Это и есть жизнь.

Как сорок лет назад, проходит продавец с тяжелой коробкой на боку, наполненной оладьями в сахарной пудре, а вскоре, с помощью легкого ветра, и в песке. Это вкусно. Воспоминание хрустит на зубах, соленое, как слеза.

Я пьяна от выпитого солнца, от пахучего масла, от воды «Камарго», от морской волны, от слов, криков, Шатобриана, Мерри-Лука…

У меня болит голова.

Я плохо себя вела. Я слишком долго забавлялась. Я буду немного больна. Если бы я слушалась свою бабулю… так тебе и надо, Людовикочка!

Но мне наплевать.

Я встретила Надежду!

- Боже мой! Солнечный удар! - закричал Люсьен, видя, как я, словно сомнамбула, поднимаюсь по трем ступенькам входа.

За олеандром я заметила девочку с косичками и в очках, она поднялась мне навстречу. Люсьен последовал за мной до регистратуры, где мадам Пакэн умоляла кого-то по телефону:

- Я прошу вас! Не покидайте меня! - сказала она, кладя трубку.

У нее был измученный вид. Потом она увидела меня и закричала:

- Боже мой! Солнечный удар!

Я пробормотала:

- Я не буду ужинать, - и была захвачена приступом дрожи и зевоты.

- Ну что, мой маленький крабик, мы слишком задержались в бульоне?

- Люсьен! Вы фамильярны! - упрекнула мадам Пакэн.

- Я не фамильярен, я нежен! - сердито поправил он, опуская заказ в раздаточное окошко.

Мадам Пакэн вздохнула:

- Тяжело одинокой женщине содержать такой дом, как этот! Командовать мужчинами, какой крест! А потом в наши дни тяжело найти квалифицированный персонал! Я не говорю о Люсьене. Он знает свое дело. Но он странный…

Она понизила голос, посмотрела, что никто не может нас подслушать и прошептала мне на ухо:

- Иногда я спрашиваю себя, не пишет ли он книгу! Но я говорю, говорю, а вы здесь вся в лихорадке. У вас есть аспирин? Нет. Я скажу, чтобы его вам принесли с большой чашкой вербены. Ах! Я так замотана! Угадайте, кому я только что звонила? Водопроводчику! У нас открутили все краны в туалетах… и я знаю, кто! Но я ничего не могу сказать! Клиент всегда прав, и особенно ребенок клиента! А водопроводчик говорит мне, что такой модели больше не найдешь! Прошлогодняя модель! Но я докучаю вам! Ложитесь, спите подольше, вам это пойдет на пользу, и, если завтра вам не станет лучше, я попрошу у доктора Фавара прийти осмотреть вас с утра. Это друг, он перегружен, но для меня…

Мадам Пакэн. Красивая девушка тридцати восьми с половиной лет. Усталая. Озабоченная. Тонкая. Слишком тонкая. У нее-то нет солнечного удара. Никакой опасности, что она его получит хоть раз за лето. Она бледная от бессонных ночей, когда переписывает счета, чеки, квитанции, зарплатные листы сезонного персонала. Каждый день она в новой блузке. Безупречной. Новые брюки. Веселые. Прекрасно сшитые. Я никогда не видела ее непричесанной. Ее лак для ногтей сверкает, как китайская эмаль. Вот это и есть героизм. Я надеюсь от всего сердца, что доктор Фавар, несмотря на занятость, находит время иногда ее проведать. Мадам Пакэн, я хотела бы, чтобы мужчина заключил вас в свои обьятия… я знаю, что ничего не могу для вас сделать, и вздыхаю. Люсьен, проходящий мимо с блюдом даров моря обьявляет:

- Если вы не будете лежать в постели через пять минут, я отнесу вас туда и подоткну вам одеяло!

- Вы видите! - восклицает мадам Пакэн.

Горничная с этажа принесла мне аспирин и вербену. Когда я выпила и легла, молоточки мигрени в голове поутихли.

Кто-то очень тихо постучал в дверь.

Удивленная, я не ответила.

Легкий шорох в прихожей…

Я спрашиваю:

- Кто там?

- Это я.

Маленькая девочка стояла у изножия моей постели. Она, должно быть, сама испугалась своей дерзости, потому что спросила у меня:

- Вы не сердитесь?

- Сержусь? Почему?

- Что я пришла вам докучать?

- Но ты мне не докучаешь!

- Просто тетушка все время говорит: “Не докучай клиентам!”

- Тетушка?

- Тетушка Кристина. Хозяйка отеля. Она взяла меня из-за мамы.

Она подошла поближе. Она уже казалась менее опасливой.

- Хотите, я налью вам чашечку?

- Если ты хочешь.

- Это вкусно?

- Нет, но это помогает.

- Вы были очень красная… Вы это пьете чтобы быть менее красной?

- Да.

Я опустошила чашку.

- Я заберу у вас поднос?

- Очень мило с твоей стороны.

- У вас есть дети? - спросила она, сев на мою кровать.

- Да. И даже одна внучка.

- Вы бабушка?

- Да.

Она рассмеялась.

- Никогда не видела такой красной бабушки!

Я тоже рассмеялась. Она была обворожительна .

- Сколько тебе лет?

- Девять с половиной.

- А как тебя зовут?

Она в смущении опустила голову.

- Я ждала этого вопроса.

- Ты не хочешь называть свое имя?

- Оно дурацкое! Я никогда не встречала никого с таким дурацким именем, как мое! Меня зовут Селеста.

Я протянула ей горящую руку:

- Хорошо же, Селеста, сегодня твой день, ты нашла: меня зовут Людовика.

Она разразилась смехом, потом резко остановилась: