«Здесь всего лишь ребячество и ревность из ничего, однако там все гораздо опаснее», — писала она в своих «Правилах» для эрцгерцогини. Все, что могло казаться призрачным и туманным в ее глазах, быстро озарялось невероятным светом. Так, например, приветливый и милый король, «такой добрый к ней и ею нежно любимый», вовсе не был так уж идеален. Ее новые тетушки с большой радостью объясняли ей, какую роль при дворе играет блистательная мадам Дюбарри, которую дофина во время обеда накануне свадьбы нашла просто очаровательной. Не умолчав о происхождении этой женщины, перезревшие принцессы, обреченные на вечное целомудрие, внушили маленькой принцессе презрение к королевской любовнице.
«Слабость, которую он испытывает к мадам Дюбарри, достойна жалости, она глупейшее и пренеприятнейшее создание, которое только можно себе представить», — писала она матери 9 июля. Те же разговоры тетушки вели и с дофином. Скорее всего, именно после обработки неугомонными девицами, Мария-Антуанетта решила откровенно пренебрегать фавориткой. Что касается дофина, он незамедлительно отказался от охоты в Сен-Гюбере, куда король его давно приглашал.
Людовик XV, еще не заметивший молчаливого противостояния своих внуков, «продолжал быть добрым и любезным с дофиной. Она была милой с ним, все это выглядело довольно трогательно», — отмечал Мерси. Король так оценивал внучку: «Живая, но еще совсем дитя», и добавлял: «Они все такие в ее возрасте». Дофина действительно была еще ребенком. Опьяневшая от относительной свободы замужней женщины, она мечтала жить в свое удовольствие. Никакие серьезные занятия не привлекали ее.
Мерси был очень обеспокоен этим, более того, должность аббата Вермона была под угрозой. Аббат не мог исполнять свои функции воспитателя и духовника, поскольку дофина вообще отказывалась читать, герцог де ла Вогийон же пытался всячески избавиться от посланника Шуазеля, которого подозревал в шпионаже.
Со всем тактом Мерси вмешивался в обязанности мадам де Ноай и осторожно бранил принцессу, которая взялась за чтение лишь раз после своего приезда, и то под угрозой потерять его доверие. Она притворялась, что это интересует ее. Однако надолго привлечь ее внимание книгами было невозможно. Она предпочитала играть с собаками и маленьким внуком своей служанки. «Девочка всегда любила проводить время с детьми», — отвечала Мария-Терезия Мерси, который удивлялся такому увлечению. Без какого-либо кокетства она «с одинаковым интересом» относилась и к званым обедам и к игре у короля, где, удобно устроившись в кресле, откровенно хохотала за своим веером над теми, кого находила глупыми. Двор начал шушукаться. Дофина стремительно приобретала врагов. И Мерси должен был встать на ее защиту. «При столь шумном дворе сначала легко завоевать поддержку и одобрение, но трудно удержать их», — постоянно твердил он.
Близость в королевской семье проявлялась, когда все ее члены выезжали в небольшие замки Марли, Шуази, Бельвью, где оставались на несколько дней. Двор находился там с 18 по 28 августа. Во время недолгого пребывания в королевских резиденциях лед в отношениях между супругами начал постепенно таять. Мария-Антуанетта была очень весела и любезна с Людовиком-Августом, который, в свою очередь, начал хотя бы разговаривать с ней. Он даже признался мадам Аделаиде в том, «что находит свою супругу очень милой, ему нравится склад ее ума, и он очень доволен ею».
Прекрасно понимая, что. его внук «из ряда вон скромный и робкий» и «не такой, как все обыкновенные мужчины», король все же надеялся, что брак вскоре перестанет быть только платоническим. В Шуази впервые дофин и дофина смогли, наконец, объясниться, как положено, и побыть наедине. Людовик, смущаясь, признался Марии-Антуанетте в том, что «он не знал ничего, что касается брака и семьи; ведь с самого начала их брак был всего лишь договором, которого он хотел избежать; а теперь пришло, наконец, время, и он желает жить с дофиной в близости, которая поддержала бы их союз».
Итак, дофин преодолел свою робость. Воодушевленная такой прекрасной речью, его жена ответила: «Поскольку мы должны жить вместе, в близости и гармонии, нам следует поговорить со всей откровенностью». Последовал диалог, и они совершенно естественно перешли к теме мадам Дюбарри. Дофин доверился и открыл сердце той, что стала ему совсем близкой. Какое невероятное облегчение! Сбросят ли они теперь маски друг перед другом? Принц шепнул дофине, что видел и понимал все, но никогда не позволял себе высказываться вслух насчет этой персоны. Оба супруга видели, что у них одинаковое мнение о своих родственниках. Однако Мария-Антуанетта чуть не испортила все, когда заметила, что, весьма досадно, из-за личных интриг король был вовлечен в связи, которые повлекли за собой столько недоразумений при дворе и только для того, чтобы устранить герцога де Шуазеля. Произнеся имя министра, инициатора их свадьбы и защитника брачного союза, Мария-Антуанетта задела мужа за живое. Он унаследовал от своего отца, и об этом знали все, чувство неприязни к Шуазелю. Испытывая антипатию, граничащую с ненавистью, он тем не менее сумел достойно ответить своей жене, «что она просто не знает всего совершенного Шуазелем, чтобы занять тот пост, который он занимает и по сей день». И если вспомнить протекцию мадам Помпадур… Очень ловко Мария-Антуанетта избежала спора по этому поводу, и разговор на этом закончился.
Уже на следующий день она сообщила императрице о долгожданном сдвиге в отношениях с дофином. «Для моего дорогого мужа многое изменилось к лучшему, — радостно пишет она. — Он проявляет ко мне симпатию и, кроме того, доверяет мне». Мерси, словно заглядывая в будущее, сказал: «Несомненно, ей удастся подчинить себе мужа». О чем и написал Марии-Терезии. Однако та не слишком обрадовалась. Здоровье дофина, которое, несомненно, грозило туберкулезом, серьезно огорчало ее. «Я боюсь, он не проживет долго», — ответит она достаточно холодно 1 августа. Мария-Терезия, очевидно, меньше всего думала о счастье или несчастье своей дочери, ее интересовала лишь судьба альянса…
30 июля дофин и дофина прибыли в Компьеи, два дня спустя молодой принц стал жертвой серьезного недомогания. Мария-Антуанетта сама ухаживала за мужем, что очень тронуло последнего. Супруги являли собой картину если уж не счастья, то хотя бы доброго согласия. Принцесса откровенно заигрывала с мужем, за ужином не позволяла ему есть сладости, которые он просто обожал, но они были причиной несварения желудка. Он разгадал эти маленькие хитрости, к которым она прибегала, чтобы привлечь его внимание.
Мария-Антуанетта целиком и полностью внимала советам и внушениям своей матери. Она не оставляла заботой и короля. Принцесса подчеркнуто исповедовала его веру, старалась читать по часу, реже два часа ежедневно, пела, играла на клавесине, сопровождала его на охоте, следуя за ним в коляске. По вечерам играла с ним в игру, которая была очень похожа на лото и ужасно ей не нравилась. Она старалась придерживать язычок в присутствии придворных. И если бы больше следила за своими манерами и носила «китовый панцирь», то есть корсет, как ее учила мать, она была бы образцовой принцессой.
Во время пребывания в Компьене долгожданных изменений в жизни супругов все же не произошло. По всей вероятности, дофину нравилась компания своей супруги. Он казался даже ласковым с ней, но и после болезни, которую перенес во время поездки, так и не переселился в спальню к жене. Как если бы болезнь была спровоцирована неизбежным актом, который он должен был совершить. При дворе тихо ползли слухи. Мария-Антуанетта и Людовик это знали. «Ваш кузен охотится вместе со мной, когда может и располагает лошадьми. Остальное не так хороню, как хотелось бы, но больше не напоминаю и, может быть, это произойдет быстрее, если перестать думать об этом», — писал король другому своему внуку, инфанту Пармскому.
Удивленная и, быть может, втайне утешенная таким отношением мужа, Мария-Антуанетта тщательно скрывала истинное положение вещей. Она «с большой нежностью» говорила о своем муже Мерси, о том, «что очень довольна дофином […], у него очень добрая душа, он лучший из детей короля и у него прекрасный характер». По это вовсе не доказывало настоящей привязанности. Тон был скорее снисходительным. В принце, разумеется, не было ничего, что могло бы пробудить желание в молодой девушке. Сильная закомплексованность и отсутствие опыта, естественно, заставляли его избегать сближения с принцессой, и она инстинктивно вторила ему. Таким образом, он боялся ее, а она — его. И потом, отказ от привычного, последовавший на момент ее приезда во Францию, вылился в душевный тайный протест, жертвой которого стала она сама. В довершение ко всему, бестактность придворных, неуместные наставления тетушек, которые к тому же были совершенно не опытны в этом вопросе, и негласное присутствие Марии-Терезии, с которой нужно было держать ушки на макушке и постоянно давать ей отчет. Императрица жила только ради дочери, так считала Мария-Антуанетта.
