«Я скажу Вам, что люблю Вас, поскольку у меня есть время только на это. Чувствую себя хорошо. Не беспокойтесь обо мне. Я хотела бы знать, как Ваши дела. Напишите мне на адрес господина Броуна, […] в двойном конверте на имя господина Гужена. Передайте мне через посыльных, на какой адрес я могу написать Вам, поскольку я не могу больше жить без этого. Прощайте мой возлюбленный, самый близкий мой человек. Люблю Вас всем сердцем». Какие короткие и простые слова, но сколько чувств! В этом послании больше всего поражает не лирика, а скорее крик души автора, заставляя еще долго плакать тех, кто в конце XVIII века читал это письмо. Нельзя не упомянуть о Марианне Алькофорадо, которая нашла это короткое послание королевы Франции человеку, которого она любила и которого она боялась не увидеть больше никогда. 4 июля 1791 года, примерно через неделю после возвращения из Варенн, Мария-Антуанетта позволила себе свободно переписываться со своим возлюбленным. Несмотря на суровость жизни в Тюильри, она уже отправила два нежных и любящих письма Ферзену. «Молитесь за нас, полагайтесь на нас; мы пока еще живы. Поговорите со своими родственниками о возможных вмешательствах извне. Если они боятся, нужно убедить их, — писала она ему 28 июня. — Я существую лишь мыслями и волнениями о Вас! […] Не выходите из дворца ни под каким предлогом». Больше она не была королевой-победительницей. Убитая горем, преждевременно постаревшая, униженная, она продолжала жить лишь «любовью к детям и к своему рыцарю Ферзену».

С того момента, как королевская семья вернулась в Париж, ее положение стало значительно хуже, чем до отъезда. Несмотря на то, что декрета об аресте не было, Людовик XVI, Мария-Антуанетта и дофин находились под присмотром офицера, назначенного Лафайетом. Королевская семья (за исключением, дочери и сестры короля) тоже была под арестом. Тюильри напоминал теперь тюрьму. В саду стояла стража, на всех этажах, вплоть до самой крыши, дежурили часовые. Нельзя было ни войти, ни выйти из дворца без особого разрешения. Все посетители тщательно проверялись. Двери закрывались на двойные замки. Ни один жест монархов не мог проскользнуть мимо бдительного ока стражников. Когда королева поднималась к дофину по внутренней лестнице, ее сопровождали четыре офицера. Один из них стучал в дверь и громко кричал: «Королева!». Офицер, который дежурил в комнате дофина, открывал дверь, и Мария-Антуанетта входила в комнату вместе со своей стражей. Если юный принц хотел отправиться к матери, происходила та же сцена. Во время этих визитов Мария-Антуанетта не могла разговаривать с мадам де Турзель, однако ей было разрешено заниматься детьми. После возвращения из Варснпа королева должна была терпеть присутствие офицеров постоянно, даже дверь в ее комнату должна была оставаться незапертой, когда она спала. Лафайет отдал приказ ослабить слежку: стражники уходили и дежурили лишь у входа в апартаменты, когда королева отправлялась в кровать. Тем не менее дверь оставалась открытой, так чтобы офицеры могли видеть королеву. Ночью, когда королева читала, один из этих мужчин бесстыдно усаживался на ее одеяло, поскольку ему было удобно. Чтобы защитить себя от этой бесцеремонности, королева поставила кушетку своей горничной рядом с кроватью. В то время как королевская семья жила в унижении и лишениях, вопрос режима и власти был поставлен на Собрании. Можно ли было оставить монарха, после того как он в своем манифесте отказался от принципов конституционной монархии? Появилась возможность установления республики. Левые призывали именно к этому. Но умеренные депутаты были настроены на то, чтобы любой ценой спасти конституцию, которой был нужен такой слабый король. После долгих дебатов Собрание решило выслушать мнение короля.

Вечером 25 июня Людовик XVI принял трех депутатов, которым было поручено «выслушать» его заявление. Понимая, что эти люди хотели его спасти, он уверенно заявил им, что счастлив вновь находиться среди парижан. Довольно пространно и непонятно он утверждал, что привязан к народу Франции и конституции и что основным его желанием было выполнять волю народа. В полном несоответствии со своим манифестом он снова соглашался с революцией. Несмотря на все противоречия, депутаты ушли удовлетворенными. Затем они отправились к королеве, которая не могла их принять, поскольку находилась в ванне. Через два дня они вновь явились к ней и выслушали уже приготовленный ответ. Он был чрезвычайно простым. Долг жены заставлял ее повсюду следовать со своим мужем. Они вместе с детьми отправились в путешествие, однако у них никогда не возникало мысли бежать за границу. Депутаты так задавали вопросы, что и король и королева могли оправдать свои поступки, прежде чем быть обвиненными. Мария-Антуанетта сразу все поняла. «Собрание хочет обойтись с нами довольно мягко», — писала она Ферзену.

Однако заявление короля вызвали гнев и негодование у республиканцев, якобинцы и кордельеры не прекращали твердить о крахе монархии. Якобинцы требовали суда над Людовиком и установления регентства в лице герцога Орлеанского, ставшего Филиппом Равноправным. Что касалось кордельеров, они требовали установления республики в чистом виде.

В то время как решалась судьба режима и одновременно судьба короля, королева обманывала бдительность своих охранников. В надежде спасти монархию и королевскую семью, она продолжала довольно ловко вести двойную игру. С момента своего возвращения из Варенн она тайно переписывалась с Ферзеном, Мерси и императором. Лишь письма своим близким продолжали оставаться искренними. Именно в них она показывала свои истинные чувства по отношению к событиям в королевстве.

Она получила письмо от Ферзена, датированное 27 июня. «Живя лишь ради того, чтобы служить ей», он выехал в Вену в надежде встретить императора, чтобы убедить его в необходимости решительных действий против революционной Франции. Он также спрашивал, согласится ли Людовик XVI отдать всю власть переговоров с иностранными державами графу Прованскому. Без труда выехав из королевства, принц отправился в Брюссель, где начал свои переговоры. 8 июля королева сообщила Ферзену намерения короля. «Он желает, — отвечала она ему, — чтобы добрая воля его родственников, друзей и других монархов проявилась в виде переговоров, цель которых была бы поддержать их и помешать свершению ужасного преступления». Что же касалось доверия ведения переговоров графу Прованскому, то в этом не было никаких разногласий, а барон де Бретель оставался представителем короля во всех европейских дворах.

17 июля после оглашения закона военного времени на улицах раздались выстрелы. Никто не знал, откуда они доносились. Национальная гвардия по приказу Лафайета стреляла по мирной безоружной толпе. В результате несколько десятков смертей. После кровопролития умеренные депутаты попытались оправдать действия гвардии, называя их необходимыми. Это означало установление порядка, который сводился к изданию нескольких указов об аресте руководителей республиканских партий. Теперь клубы не осмеливались вести свои заседания. Буржуазная революция победила. Ее лидеры не думали больше о репрессиях и кровопролитии на Марсовом поле. Для них существовало лишь одно — принятие конституции.

Душевная тоска Марии-Антуанетты окончательно подавила ее. июля она написала Леопольду II, что поездка во французскую глубинку заставила задуматься, она открыла ей глаза на истинные желания французов. Именно поэтому она решила последовать за умеренным большинством в Собрании, которое только что подтвердило свои твердые намерения сохранить монархию. Посреди всей этой напряженности она хотела быть убежденной в том, что Австрия по-прежнему останется союзником Франции, что именно Австрия станет первой державой, которая официально признает конституционную Францию. Однако на следующий день она написала Мерси, чтобы тот предупредил императора, что это письмо всего лишь комедия, которую она была вынуждена разыграть. «Я. считаю своим долгом уступить желаниям лидеров конституционной партии», — писала она ему. «Это очень важно для меня, по крайней мере, еще какое-то время, они верят, что я на их стороне», — добавила она на следующий день.