«Но господин де ла Мотт мог продать его [ожерелье] только после того, как его передал ему кардинал, поскольку именно кардинал непосредственно взял его у ювелиров.

Однако он мог знать, что ожерелье предназначалось не для королевы.

Он знал, что компрометирует имя королевы» и т. д.

Зима выдалась довольно скучной. Мария-Литуапстта, испытывавшая непонятные недомогания, отказывалась согласиться с тем, что была беременна, хотя вот уже три месяца у нее не было менструаций. Опасаясь ее гнева, врачи не осмеливались громко заявлять о причине ее болезни. К 15 февраля она уже и сама убедилась в этом. «Признаваясь мне в своей новой беременности, она говорила, что была совсем не рада ей. Она не хотела больше детей, писал Мерси,[…] Я сказал ей об опасностях подобного настроения. Однако она была настроена не вступать больше в супружеские отношения с королем, чтобы не иметь больше детей. Эта идея обеспокоила меня еще больше, к сожалению, стало модным среди молодых женщин прекращать супружеские отношения с мужем, родив одного или двух детей». В который раз Мерси от имени императора пытался напомнить ей о ее долге перед супругом. Вскоре она убедила своего наставника, что «сумела оценить преимущества интимных отношений с королем, и плачевные последствия противоположного». Неприязнь, которую она испытывала к этой беременности, было лишь «временным настроением».

Расследование закончилось. Следователи написали свои доклады на имя прокурора де Флери, и тот передал их своему помощнику Дюлоренселю. Бумаги последнего доказывают, что Роан был виновен в мошенничестве против королевы. Работа помощника прокурора была тайно связана с королевой и Мерси, однако даже сам прокурор об этом не знал. «Мы сделали все необходимые выводы по предложенному плану, — писал де Флери председателю суда д'Алигру 21 мая. Теперь уже нет никаких сомнении, поскольку перед глазами все те показания, которые нам удалось собрать. Первая часть обвинения представляется особенно важной, и она пройдет без всяких осложнений».

Де Флери предъявил три обвинения: оскорбление, ложь, мошенничество. «Первая часть», о которой говорилось в письме, касалась оскорбления королевы. Что до двух остальных пунктов, они не могли быть полностью доказаны, поскольку не было достаточных фактов (или были слишком неубедительными), несмотря на старания Дюлореиселя. Он пишет об этом в своем дневнике: «Из того, что уже доказано по поводу мошенничества, невозможно обвинить его как соучастника или как организатора преступления. Ничто не может в достаточной степени доказать его соучастие или организацию. […] Гораздо более разумно, с этой точки зрения, вынести ему оправдательный вердикт на эти обвинения». Если Роан не может быть обвинен в мошенничестве и краже, его надо наказать за оскорбление королевы. На самом деле преступление кардинала было преступлением против королевы: с его стороны было просто безрассудно и даже нагло поверить в то, что королева пришла к нему ночью в сад и вообще поручила ему купить ожерелье от ее имени.

«Эти размышления заставляют предположить, — продолжал он, — что будет невозможно дойти до приговора и уж тем более до ссылки, которая подразумевает общественную смерть и влечет за собой вакансию той должности, которой удостоил его король.

Думается, что для подобного дела, где трудно было четко определить состав преступления, поскольку нет примеров даже в судебном регистре, столь же трудно определить наказание». Так, Роан должен будет нижайше просить прощения у короля и королевы «за оскорбление их чести и достоинства». Его вышлют из Версаля и обяжут сложить с себя сан кардинала.

Слушание дела закончилось 29 мая. А 30 мая парламент слушал дело об остальных обвиняемых. Де Флери потребовал для мадам де ла Мотт наказание кнутом, клеймением в виде буквы V, что означало «воровка», и пожизненное заключение в Сальпетри, пожизненные работы на галерах для де ла Мотта, заочно, и Вилета. Говоря о деле кардинала, де Флери настаивал на формулировке «оскорбление чести и достоинства». Вспоминая сделку с ювелирами и сцену в Версальском саду, он обвинял кардинала «в наглости, в совершении преступления, требующего строгого наказания».

Когда де Флери закончил свою обвинительную речь, адвокат Сегиер взял слово. Он обвинил всех судей в том, что они преследуют лишь интересы двора. Он заявил во всеуслышание, что все судьи продались Версалю. Его обвинение было ни для кого не новостью. Мадам де ла Мотт продолжала отрицать все обвинения, которые ей вменялись. Что касалось Роана, он предстал перед судом совершенно больной и заявил, что «ослеплен желанием вернуть расположение королевы».

31 мая в шесть часов утра снова открылось заседание суда. Огромная толпа осаждала вход в здание.

Роаны, Субизы и все их родственники в полном составе оделись в траур. Заседание началось в назначенный час. По поводу вердикта мадам де ла Мотт не было никаких разногласий. Ее признали виновной и приговорили к наказанию, ее муж также был признан виновным, хотя и заочно. С графа Калиостро и его жены, а также с мадемуазель д'Олива были сняты все обвинения. Вилет был приговорен к ссылке. Жаркие дискуссии начались, когда дошла очередь до кардинала. Вслед за деканом ассамблеи де Монгофруа, который первым выступил с предложением снять все обвинения с кардинала, с таким же предложением выступили большинство советников. Председатель пытался успокоить защитников кардинала. Понимая, что прокурор зашел слишком далеко в своих обвинениях, председатель вернулся к его выводам и попытался смягчить их насколько это было возможно. Затем парламент начал обсуждение. Через семнадцать часов кардинал был оправдан двадцатью шестью голосами против двадцати двух.

Как только новость покинула стены суда, огромная толпа на улице начала скандировать: «Да здравствует парламент! Да здравствует кардинал!». Несколько тысяч человек провожали Роана в Бастилию, где он должен был провести еще одну ночь. Судей осыпали цветами. Толпа ликовала, но полиция знала свое дело.

Чтобы сообщить вердикт суда королеве, потребовалось много уловок. Раньше ей и в голову не могло бы прийти, чтобы суд не согласился с решением председателя, который обязан был выполнять ее приказы. Для нее суд был лишь исполнителем воли королевы и ничьей другой. Как могли они даже попытаться ослушаться ее приказа! Это было равносильно новому преступлению против высшей особы — оскорбление ее чести и достоинства. Не зная основных законов, составляющих основу судебного права королевства, Мария-Антуанетта уяснила лишь один закон — ее власть и власть короля. Она совершенно не разделяла мнения брата, который, получив от Мерси выводы прокурора, сделанные еще до решения суда, возмущался тем, что «за десять или двенадцать дней до суда приговор был уже известен». И если император не мог согласиться с идеей «правосудие вплотную связано с политикой», то Мерси находил это совершенно нормальным. Он говорил с королевой о кардинале. «Я никогда не верил, что он мог настолько измениться, чтобы участвовать в гнусных интригах, — писал он своему государю. — Арест […] был произведен по особому приказанию Ее Величества и короля, которые в данном случае являлись пострадавшими», — из его официального отчета. Конечно же, сам Мерси вряд ли верил в виновность кардинала и столь сильное желание королевы отомстить очень удивляло его. Он убеждал Ее Величество, что лишь высокий пост и влияние семьи кардинала позволили ему так легко отделаться.

Мадам Кампан застала Марию-Антуанетту в слезах одну в своем кабинете: «Подойдите сюда, — сказала мне Ее Величество, — подойдите пожалеть вашу королеву, жертву сплетен и несправедливостей. Но в свою очередь я пожалею вас как француженку. Если бы я считала судей несправедливыми в деле, затрагивающем мои интересы, могли бы вы на что-либо рассчитывать, будучи предметом подобного разбирательства, которое затрагивало бы вашу судьбу и вашу честь? […] Несчастен тот народ, где такой верховный суд, для которого одни всегда останутся жертвами, а другие виновниками лишь потому, что обладают властью». В этот момент зашел король и сказал мне: «Вы видите королеву слишком огорченной, что ж, у нее есть на это все основания. В этом деле они поддерживали одного лишь служителя церкви, принца Роана, тогда как в их помощи нуждался не только он. […] Он думал, что сможет договориться с ювелиром, чтобы со временем выплатить всю сумму за это несчастное ожерелье, […] не стоит больше думать об этом и не надо быть Александром, чтобы разрубить гордиев узел». Людовику XVI на самом деле было не по себе от поведения парламента. Как только он узнал решение суда, то отдал письменный приказ барону Бретелю, касающийся кардинала. Принц де Роан лишался своего высокого поста и фактически ссылался пожизненно в одно из аббатств. Имелась в виду Овернь. Эта мера поразила знать, но все мольбы родственников были напрасны. Невиновность Роана была доказана, однако приговор короля был слишком жесток. Такое решение короля после вынесения вердикта парламентом провоцировало явный скандал. Почему бы после этого не обвинять короля в тиранстве?