К апрелю 1944 года, когда Гитлеру исполнилось 54 года, германские армии отступали по всему Восточному фронту, и вторжение союзников на Западе было неминуемым. Геббельсу пришлось изо всех сил поддерживать «миф о фюрере», чтобы сохранить пошатнувшуюся веру германского народа и подавить сомнения и раздоры. Он настаивал на том, что преданность немцев фюреру и вера в него нисколько не уменьшились.
Он повторял, что уверенность в победе — лучшее моральное оружие во всякой войне, и «если она начнет падать — это и будет признаком начала конца». Начало конца! Эти слова, впервые сказанные Геббельсом, прозвучали так зловеще, что он попытался побыстрее сгладить впечатление от них: «О нет, конечно, нет, — объяснял он, — нет ни малейших причин думать, что такое может случиться; это всего лишь несбыточное желание наших врагов, выдумки их пропаганды!»
Теперь единение народа с фюрером стало толковаться как полная уверенность в победе: «Мы верим в свою великую победу, потому что мы верим в Него! Народ, который так верит фюреру, обречен на величие; он должен только всегда стремиться к этому величию».
К апрелю 1944 года опустошительные налеты авиации союзников и отступление на Востоке как никогда ослабили военное положение Германии, и Геббельс стал призывать к свободному историческому взгляду на сложившуюся ситуацию, «к оценке настоящего с позиций будущего». Это была попытка «подсластить пилюлю», укрыться от безжалостной действительности в тиши истории, ища в ней утешительные аналогии. В речи от 19 апреля 1944 года, произнесенной в Доме оперы в Берлине, он высказался в том духе, что войну можно оценить по-настоящему только после ее окончания; ведь сегодняшние события — это еще не конец всего, и кто, мол, знает, как еще может все обернуться; военное счастье переменчиво, и чаша весов может склониться под действием воли великого человека, которого поддерживает нация.
Германская общественность почти не видела Гитлера и не слышала его выступлений после речи по радио, произнесенной 9 ноября 1943 года в Мюнхене, перед «старой партийной гвардией». Это выступление порадовало Геббельса, он посчитал его «спасительным», но других спасительных слов от фюрера он так и не дождался. Среди высших руководителей рейха начались разногласия. В результате Геббельс послал Гитлеру длинное письмо с предложением предпринять попытку помириться со Сталиным (это было за неделю до дня рождения фюрера, в апреле 1944 года). Одновременно он обвинил Риббентропа как «человека, ответственного за нашу изоляцию за рубежом и за нарушение многочисленных договоров». Но Геббельс был далек от того, чтобы выступить против фюрера; он был предан ему не только умом, но и всей душой, продолжая выказывать ему «детскую любовь и почтение», как говорили некоторые свидетели их отношений. Всякий раз, отправляясь на прием к фюреру в его штаб-квартиру, он готовился сказать ему слова суровой критики, разжигал в себе раздражение и даже неверие в его гений и намеревался «высказать ему все, что он о нем думает», — но всегда, возвращаясь с таких свиданий, он был снова «полон восхищения фюрером», излучая заразительный оптимизм. «Когда я с вами, мой фюрер, вы возвышаетесь надо мной с таким ошеломляющим величием, что я просто не в состоянии произнести ни одного слова критики!» — гласит запись в дневнике Геббельса того времени.
Итак, личная преданность министра пропаганды своему фюреру нисколько не пострадала, но приходилось успокаивать общественность, пребывавшую в подавленном настроении, вновь обращаясь для этого к темным глубинам истории. В речи ко дню рождения фюрера, произнесенной в апреле 1944 года, Геббельс, чтобы укрепить авторитет вождя в массах, снова сравнил его с Фридрихом Великим. На этот раз он зашел с другой стороны, указав, что современники короля не смогли тогда, в 1760–1763 годах, оценить его так, как последующие поколения немцев. «Наша теперешняя оценка его деяний, сделанная с учетом исторической перспективы, не искажена личными интересами, а потому более объективна и справедлива. Так и события идущей сейчас войны будут по справедливости оценены лишь сотни лет спустя, и тогда на первый план выйдут не разрушения от бомбежек (их следы исчезнут уже через десять лет), а главный вопрос: окажется ли Европа под властью большевиков или же она сможет избежать этой смертельной угрозы? И тогда человек, сумевший спасти Европу от большевистского порабощения, и будет признан главным героем ведущейся войны! В будущих учебниках истории Гитлера назовут «блестящим примером человеческого величия и мудрой проницательности, сияющим на фоне безликой и темной толпы его противников!»
«Наш фюрер остается неизменным, несмотря на все взлеты и падения военной удачи. В отличие от прочих деятелей он вовремя распознает опасности и смело их встречает. Его руководство — самый надежный залог грядущей победы!»
Геббельс не забыл о теме «единства народа и вождя», решив, что настало время ее подновить: «Никогда еще мы не были так близки к нему, как в эти минуты опасности, когда мы чувствуем, что необходимы ему так же, как и он нам!» Министр пропаганды снова выступал от имени миллионов немцев: «Гитлер для нас — все, и в суровом настоящем и в сияющем победном будущем! Мы желаем ему здоровья и сил; пусть знает, что он может положиться на свой народ!» В теме абсолютного единения прозвучал и новый акцент: «В этой битве между жизнью и смертью он остается для нас тем, кем был всегда — нашим Гитлером, нашим вождем!»
Любопытно, что и в последующие месяцы войны, когда уже приближались «сумерки богов», Геббельс прилагал невероятные усилия по возвеличиванию своего фюрера, еще большие, чем во все предыдущие годы.
Сам Гитлер всего лишь дважды обращался к населению в 1944 году по вопросам общенационального значения: в канун Нового года и восемь месяцев спустя, 20 июля, после неудавшегося покушения на него. Впервые в истории Третьего рейха он не появился даже на традиционном ноябрьском съезде «партийной гвардии». Вместо него Гиммлер прочитал «прокламацию от имени фюрера» о создании «фолькс-штурма» — народного ополчения, призванного спасти положение, которое уже невозможно было спасти. Западная пропаганда не замедлила использовать затворничество Гитлера, выдав в эфир ряд вопросов, тревожных для немцев: «Может быть, он заболел? А может быть, серьезно пострадал во время покушения 20 июля? Или просто не решается показаться перед публикой, зная, что положение безнадежно?» Эти выпады сделали свое дело, потому что ситуация на обоих фронтах быстро ухудшалась. Поползли слухи о болезни фюрера и даже о том, что его уже нет в живых. Пресс-секретарь Геббельса записал, что «люди охотно верят сплетням, потому что так и не дождались выступления фюрера. К тому же эти неприятные пересуды имеют под собой основание: ведь фюрер страдает от глубокой депрессии и очень ослаб здоровьем — он выглядит, как беспомощный старик!»
Неудивительно, что Геббельс решил оживить образ Гитлера как сильной личности, полной уверенности и здоровья. «Фюрер, — писал он в статье под тем же заголовком, — не постарел от войны. Во всяком случае не более, чем остальные немцы, выносящие ее тяготы. Если он и стал ходить, слегка опустив голову, то только потому, что постоянно сидит, склонившись над картами, — ведь он воспринимает проблемы войны более серьезно, чем простые граждане». Геббельс снова прибег к излюбленному сравнению с Фридрихом Великим, явно унизив при этом знаменитого короля: «Фюреру сейчас столько же лет, сколько было Фридриху в конце Семилетней войны, когда солдаты называли его «Старый Фриц», но он производит впечатление совсем молодого человека: его глаза излучают живой блеск; черты лица спокойны и гармоничны, сохраняя выражение ясности и благородства; и только виски тронула легкая седина — след многодневных трудов и беспокойных ночей, проведенных в одиночестве». Геббельс нашел для своего вождя новый, еще более блестящий образ, сравнив его со «Святым Георгием, поражающим гнусных врагов Германии и Европы ради спасения человечества». «Благородство его характера восхищает не меньше, чем его гений; ни одно слово фальши или грубости никогда не слетало с его губ. Это избранный Богом вождь избранного народа, преобразователь человечества, ведущий его к светлому будущему!» Но эти заклинания уже не находили отклика. Вражеские армии продвигались все дальше по территории Германии, и все больше немцев теряли веру в военное искусство и дар предвидения Гитлера — и только Геббельс продолжал возвеличивать своего героя и прославлять «эру Гитлера», величие которой будет понято, когда минуют испытания войны; поразительно, но он славил фюрера с еще большим жаром и размахом, чем прежде.
