«Героям» и «мученикам» противостояли «злодеи»: антиподом Хорсту Весселю был «Исидор» Вейсс. Драматическая история о том, как Хорст Вессель, молодой командир берлинских штурмовиков, был ранен, боролся за жизнь, а потом умер в больнице, постепенно обросла живописными деталями и превратилась в легенду о самопожертвовании. Как уж там все произошло на самом деле и почему он погиб — теперь трудно сказать с уверенностью, но ясно одно: идеализированный образ «героя», созданный Геббельсом, так же далек от действительности, как карикатуры, изображавшие «Исидора» — от истинного облика доктора Вейсса из берлинской полиции.

Хорст Вессель, молодой человек в возрасте 21 года, студент юридического факультета, сын священника, был знаком многим в берлинской организации нацистской партии, так как он часто выступал на собраниях и был командиром группы штурмовиков. Он работал активно: быстро укомплектовал свой отряд новыми добровольцами и сделал его одним из самых боеспособных подразделений, постоянно вступая в уличные стычки с коммунистами. К тому же он написал стихотворение, называвшееся «Выше знамена!», помещенное в приложении к «Ангрифф» за подписью «Неизвестный штурмовик». Стихи были так себе: простые, грубые и неприятные, проникнутые жестокой агрессивностью и «марширующим» напором. Они призывали «освободить улицы для коричневых батальонов» и славили погибших штурмовиков, «наших товарищей, павших в боях с Красным фронтом и реакцией». Три куплета стихотворения стали вскоре широко известны среди нацистов.

Через некоторое время после публикации стихотворения Хорст Вессель вдруг утратил всякий интерес к партийным делам и забросил свои обязанности. Возможно, тут сыграла роль его любовь к женщине-проститутке Эрне Янике, с которой он стал жить. К несчастью, им помешал Али Хелер, бывший любовник Эрны и ее сутенер, который как раз вышел из тюрьмы, отсидев там несколько лет. Говорили, что он был членом коммунистической организации «Единство», находившейся в Берлине. Если даже он и был коммунистом — а на это особенно упирала вся нацистская пресса, — то его столкновение с Весселем было вызвано скорее всего не политическими мотивами, а ревностью, обычной в таких ситуациях «любовного треугольника», в данном случае — самого низкого пошиба. Понятно, что Хелеру не доставило удовольствия найти свою «невесту» в объятиях соперника-нациста. Их встреча закончилась дракой, и когда Вессель попытался достать револьвер, Хелер опередил его, выстрелив в него несколько раз. Вессель с тяжелыми ранениями был доставлен в больницу.

Геббельс полностью игнорировал все спорные факты в судьбе Весселя. Узнав об инциденте со стрельбой, он сразу же вознамерился нажить на этом деле «политический капитал».

Вессель пользовался симпатией среди членов партийной организации, и газета «Дер ангрифф» стала помещать ежедневные бюллетени о состоянии его здоровья. Геббельс вел сентиментальный счет посещениям раненого героя, принимавшего друзей в больничной палате. Вессель смог сказать всего несколько слов, что-то вроде «необходимо держаться», и гауляйтер объявил это «самым патетическим и незабываемым моментом в своей жизни». Он пригрозил «уничтожить его убийц» и процитировал слова из стихотворения Весселя: «Товарищи, погибшие от рук коммунистов и реакции, маршируют рядом с нами в наших рядах!»

Стараниями Геббельса образ Хорста Весселя вошел в нацистскую мифологию, а его песня стала частью идеологии движения: «Мы добьемся того, что через десять лет ее будут петь дети в школах, рабочие на фабриках, солдаты в походе. Она обессмертит его имя!» Так все и вышло: в Третьем рейхе песня Хорста Весселя стала вторым национальным гимном. Геббельс устроил погибшему необыкновенно пышные похороны, с шествием колонны штурмовиков, и произнес проникновенную речь, полную сентиментов и фанатизма. Окончив ее, он крикнул собравшимся, подняв руку в драматическом жесте: «Хорст Вессель!», и штурмовики рявкнули в ответ: «С нами!» — вполне в духе стихов умершего. Все точно рассчитав, Геббельс использовал дух религиозной церемонии в практических пропагандистских целях. Хорст Вессель был представлен как современный святой, живший ради своих убеждений и погибший за них: «Это был и социалист, и святой! Один из тех, кто мог сказать — идите за мной, я искуплю ваши грехи! Если кто-то должен пожертвовать собой и подать пример, то я готов сделать это!»

Реальность была совсем иной. Последовал суд над Хелером, получившим шесть лет тюрьмы за непредумышленное убийство, и правда выплыла на свет во всех своих неприглядных подробностях. Но Геббельс и не питал иллюзий насчет реального облика Хорста Весселя. По словам Ганса Фриче, «это не интересовало его ни в малейшей степени!» Он создал легенду о «самопожертвовании ради партии», потому что знал ее пропагандистскую ценность. Что бы там ни говорили факты, но песня Хорста Весселя стала партийным гимном, а его могила — нацистской святыней.

Геббельс продолжал создавать образы «героев и мучеников партии» в своих статьях, изрядно набив руку на этом деле. Один из ярких образцов этого искусства представляла статья, написанная к двадцатитрехлетию Хорста Весселя, через полгода после его смерти и через месяц после того, как нацистская партия одержала победу на выборах в рейхстаг, получив в нем 107 мест. Статья была озаглавлена просто: «Хорст». В ней говорилось: «Те, кто пришли на его могилу 15 сентября, после нашего триумфа, увидели там немало людей, мужчин и женщин с детьми, безработных, пожилых дам и молодых девушек. Были студенты и чиновники, мелкие хозяева и пролетарии. Матери поднимали детей на руках и показывали им могилу, утопающую в цветах, говоря: «Там лежит наш Хорст!» Больше не произносилось ни слова. Наш Хорст! Как будто он стал братом нам всем, членом нашей семьи; как будто он живет в каждом из нас!»

Здесь бросается в глаза псевдорелигиозный язык и призыв к единению вокруг образа «павшего героя». Единство, объединение — это была одна из главных приманок национал-социализма, обещавшего возвеличить всех этих мелких людей, неизвестных торговцев и продавцов, служащих, учителей, дав им новый статус и высокий престиж, основанные на всеобщей славе. В 20–30-х гг. нацистская партия выступала как «партия всеобщей интеграции», требующая положить конец классовым и политическим различиям и создать единое общество, пусть с некоторыми оттенками, но объединяющее в братском союзе всех «истинных германцев». Идея «единого общества» имела глубокие корни в традиционном германском романтизме и казалась привлекательным средством в борьбе с силами разобщения и индивидуализма, особенно в годы экономической нестабильности и политических тревог. Интеграция, достигаемая под руководством вождя, казалась замечательным спасительным средством в условиях страха перед свободой, естественным ответом на мучительный вопрос, терзавший «маленького человека»: «Итак, что же дальше?» (Писатель Ганс Фаллада написал роман, который так и назывался: «Маленький человек, что будем делать дальше?»).

Как бы в ответ на это Геббельс, обращаясь к съезду нацистской партии, проходившему в Нюрнберге в 1927 году, заявил, что «теперь важно не то, что ты служащий, пролетарий или сельскохозяйственный рабочий, а то, что все мы — германцы, не желающие больше страшиться за будущее своей нации!»

Сила Геббельса как пропагандиста заключалась в умении использовать в нужный момент и демагогию, и сентиментальные рассуждения, и откровенную злобу. Он одинаково искусно мог воззвать к «высоким чувствам» и тут же сыграть на низменных инстинктах. «Если мы хотим добиться успеха для нашей партии, — писал он за несколько дней до выборов в рейхстаг в сентябре 1930 года, — то мы должны снова разбудить в массах их самые примитивные инстинкты!» Особенно ему нравилось будить в слушателях чувства мрачной мстительности и разрушительной агрессивности. В статье, специально написанной перед выборами, Геббельс призывал членов партии «набрасываться на избирателей, как стая злых шершней. Ни один не должен уйти с собрания без листовки, брошюры или партийной газеты! Громко и отчетливо повторяйте везде и всюду — дома, в гостях, на работе, на улице, в метро и в автобусе: «Гитлер — наш человек! Голосуйте за список № 9!»