«Деяния Павла» сохранившие в себе воспоминания, написанные в Азии до второго столетия, представляют его мученичество в том же контексте, что и Послание к Филиппийцам и Второе послание к Тимофею.

При нем был Лука, а также Тит, вернувшийся из Далматин, возможно, еще Тимофей, о котором нам известно, что впоследствии он был взят под стражу[1169]; апостола окружали обращенные — выходцы из императорского дома[1170]. Предъявив обвинение, его вывели за пределы Рима, на Остийскую дорогу, чтобы казнить. И вот, что говорили в Риме в памятный день его смерти: «Он встал, глядя на восток, и долго молился, завершив молитву такими словами: «Отец, предаю душу свою в руки Твои…» — он окончил свою молитву на еврейском, чтобы пребыть в единстве с праотцами. Затем он склонил голову и не произнес более ни слова» [1171].

Какими бы ни были последствия непрерывных процессов над Павлом, воспоминание о нем быстро исчезло из памяти римлян, что объясняется, наверное, немедленным распадом его группы. Впрочем, не было никаких предпосылок к тому, чтобы Павел сделался народным святым, — ни возвышенность его учения, ни суровость его посланий: Климент Римский свидетельствует о том, что даже основные темы его учения знали и понимали лишь частично[1172]. В первом Соборе Павла, воздвигнутом в Портах Остии, на месте его погребения проглядывают лишь некоторые незначительные детали, не дающие достаточного представления о древнейшем памятнике, воздвигнутом на месте его мученической смерти. Но в конце концов, римское искусство индивидуализировало его образ, хотя и гораздо позднее, чем образ Петра[1173].

Между вторым и четвертым веками Церковь Рима постепенно осознала роль своего основателя-мученика, введя в христианство культ героя смерти. В самом деле, всякий древний город закладывался вокруг могилы своего основателя, который способствовал сосредоточению общества, став его центром [1174]. В конце второго столетия христиане делали так: один священник, называемый Гаий, упоминает о «трофеях» (орнаментальное украшение) двух апостолов-«основателей» — Петра и Павла — одного в Ватикане, другого на дороге Остии; речь, конечно же, идет о памятниках, воздвигнутых на местах их погребения — совершенно классическое отождествление «трофея» с могилой[1175]. Для того чтобы почтить его «в языческих традициях» «как спасителя», художники снова написали или составили портрет Павла: эталон вместо портрета — в общем, достаточно банальный, — распространяемый Церквами Азии в конце второго столетия[1176].

В четвертом веке в эпоху, когда начались обращения аристократов, при правлении Константина и его наследников, появился новый мотив, чтобы привлечь внимание к фигуре Павла — интеллектуала, который стал в то время символом христианской культуры, уже более расположенной к достоинствам язычников[1177]: почитание Сенеки, и то сильное впечатление, которое апостол, возможно, произвел на императорский двор, добавило последний штрих к композиции, первые наброски которой были сделаны в книге «Деяния апостолов» и «Пасторалях» [1178]. В четвертом веке Павел получил титул Magister Scientiae: как эрудит, он несет книгу и свиток нового Закона, который на отдельных изображениях торжественно поднимает вверх. Его образ становится как бы дополнением к фигуре Петра, но находясь неразлучно рядом с главой апостолов, он остается в тени.

Единство двух апостолов символизирует также единство Церкви, призывающей обращенных из иудеев и обращенных из языческого мира. Несмотря на борьбу и непонимание различных групп, бывших причиной многих гонений и травли, идеал согласия постепенно приобретал ценность. В конце первого столетия Климент, сокрушаясь в своем письме о пагубных последствиях «ревности» в Римской Церкви, объединяет Петра и Павла в их миссии, как в беде, тогда как другое письмо, приписываемое Петру, завершается оправданием Павла и хвалой его писаниям. Примирение этих двух символичных фигур становится необходимостью в четвертом веке, когда Церковь расширялась с размахом на всю Империю и когда языческие полемисты легко могли указать на разногласия в лоне первой апостольской коллегии[1179]. Джером и Августин в то время использовали в качестве аргумента Послание к Галатам, чтобы настоять на равенстве обоих апостолов и утвердить ответственность каждого, что вело к разделению зон апостольской деятельности. Союз Петра и Павла закрепился в римской агиографии (жизнеописания святых), когда переписывались «Деяния Петра» с тем, чтобы вписать в них Павла[1180]. В литургии, на празднике 29 июня, который отмечается одновременно в Ватикане и на Остийской дороге, два мученичества отнесены к одному дню, если не к одному году[1181], как и в набожных изображениях, украшающих саркофаги и различные мелкие предметы. Тема согласия двух апостолов, представляющих различные культуры, иллюстрирована в соборах, где мозаичники изображают Павла парой Петру, рисуя их лица почти женскими, символизируя таким образом объединенный христианский мир.

Это утверждение единства при взаимном уважении отличий является (наконец!) официальным признанием человека, который столько бился, утверждая, что призвания различны и дары различны, но взаимно дополняют друг друга; человека, убежденного в том, что Церковь имеет универсальное назначение, но подняться может, только если признает, что насаженное одним, должен поливать другой[1182].

Павел, по его же словам, прожил и умер «апостолом». Но он стал знаковой фигурой миссионера, что не совсем одно и то же.

Начиная с эпохи Великих открытий, миссионер вошел в европейское сознание, как искатель веры, жаждущий добыть для Церкви новые земли, проповедуя и крестя. Павел не был ни завоевателем, ни распространителем, который мог бы идти по стопам легионов, чтобы расширить Церковь в масштабах заново утверждающейся Империи. Эту перспективу он принял гораздо позднее, оглядываясь назад и размышляя о полной неожиданностей жизни, о ненужных страхах и разрывах.

Павел часто путешествовал против воли, как изгнанник или заключенный в результате различных обстоятельств, оборачивающихся против него. Так что расстояния пройденного им пути не должны смущать нас. Он останавливался везде, где только было возможно, обустраиваясь то в Антиохии, то в Коринфе, то в Ефесе. С течением времени он путешествовал все меньше и меньше, предпочитая вести всю организационную работу из какого-либо одного места. Он часто передавал эстафету и имел посредников, а писал более, чем посещал. Павел действительно не был человеком, который хорошо знал истинное положение дел, и современники упрекали его в этом.

В противоположность Александру или его эпигонам, Павел не горел желанием зайти еще дальше. Он не стремился охватить все и обращать целые пространства. Распространение христианства — заслуга не одних только апостолов, но и самих христиан, которые продолжали продвигать его тут и там. Павел проповедовал и писал, но крестил мало, что подтверждал и сам. Он создавал христианские сообщества не более, чем другие апостолы, но он умел организовывать их.