Тем не менее ближайшей задачей оставался сбор пожертвований для бедняков Иерусалима, поскольку Павел должен был выполнить обязательства, взятые на себя в 51 году перед «столпами Церкви». Это было единым миссионерским замыслом, который объединил деятельность Церквей Галатии, Коринфа, Македонии и Азии[817]. Павел начал его воплощение в Галатии, во время своего перехода, и продолжил в Ефесе по прибытии туда в 52 году. В действительности он должен был собрать деньги для субботнего года, когда не сеяли и не собирали урожай, с осени 54-го и до осени 55 года[818]. Поскольку трудности могли возникнуть уже весной 55 года, то есть к началу его «перехода», Павел, разумеется, понимая это, решил, что нужно отправиться до того, как закроется на зиму морской путь: осенью 54 года. Поэтому сбор пожертвований стал основным делом 53–54 годов после того, как коринфяне весьма кстати начали его раньше — в 53 году [819]. Павел расценил это, как служение благотворительности, как «свидетельство» покорности Евангелию Христову, как внешнее проявление универсальности и единства Церкви. Ему казалось тогда, что он контролирует развитие обществ, основанных им; последующие события докажут ему обратное.

Павел столкнулся в Ефесе и с нуждой, и с потерями[820]. Он подвергался крайней опасности, которая вела его к дверям смерти[821]. Его плоть страдала, и он говорил об упадке физических сил[822]; он перенес тюремное заключение[823].

И словно этого было недостаточно, он испытал такие горькие разочарования, что чуть было не начал сомневаться во всем[824]. С угрозой для его личной безопасности и даже жизни в Ефесе ставилась под сомнение Церквами Галатии, Фригии и Европы его апостольская власть в ходе контрмиссионерского наступления очень широкого размаха[825]. В эти драматические месяцы кризис не ограничился конфликтами с иудеями и язычниками Ефеса, как можно было бы заключить из книги «Деяний» [826]: он затронул даже самих христиан, когда повсюду начались разделения и затруднения.

В рамках римского мира ключевым словом греческих городов, вошедших в состав Империи, было слово «порядок», и поддержание этого порядка составляло главную задачу ответственных лиц[827], которые таким способом защищали административный устав и статус своего города в лоне римской цивилизации.

С их точки зрения, причин, чтобы считать Павла подозрительным, было достаточно, так как его проповедование рано или поздно поднимало волну за волной движения протеста среди самых разных слоев населения, с каждым разом все более значительные.

Некоторые цеховые профессиональные организации и все те, кто кормился непосредственно от Храма и мест паломничества, одним из которых и был Храм, могли чувствовать угрозу в той мере, настолько, по их свидетельствам, сокращались религиозные богослужения, что вменялось в вину Павлу. Это затрагивало «золотых и серебряных дел мастеров» Ефеса, которые обеспечивали паломников сувенирами и предметами культа. В Ефесе — впервые — официальная религия восприняла христианское проповедование, как опасную конкуренцию. С точки зрения «Деяний»[828], которую подтвердят самые объективные свидетельства римских должностных лиц, это были далеко не единственные резоны. Были не только изготовители ex-voto для знаменитой Артемиды, Приносившие большую прибыль, но имелись также священники и их приближенные, которые перепродавали, например, шкуры приносимых в жертву животных, и особенно жрецы-мясники, которые совершали жертвоприношения и продавали мясо, имея немалый доход, повсюду основывая могущественные объединения [829]. Как видно, вопрос жертвенного мяса («ldolothytes») был проблемой не только для христианского учения, но и касался реальной повседневной жизни населения.

То, что конфликт мог быть спровоцирован этими объединениями, выглядит абсолютно правдоподобно: они во множестве существовали в Азии и были типичны и для продовольственной отрасли, и для ремесленников, и для производителей текстиля, и для объединения «ювелиров», имеющихся в Ефесе; весьма далекие от того, чтобы выражать социальный протест, они заботились главным образом о том, чтобы проявлять свою преданность и оказывать поддержку Империи[830]. Для устранения виновников беспокойств они умело манипулировали толпой и, используя скопление народа во время праздников и представлений, прибегали к эффективным методам: в имперских городах единодушное голосование собравшегося населения могло быть достаточным для того, чтобы отправить какого-нибудь смутьяна на казнь [831]. Именно это согласно летописи «Деяний» и произошло во время театрального представления, когда объединившиеся ремесленники, изготавливающие серебряные изделия, разожгли мятеж, весьма опасный для Павла.

Эго движение принимало явно антисемитский характер. О его последствиях Павел свидетельствовал позднее: ефесская миссия окончилась тем, что все сотрудники-иудеи покинули Ефес; остался только один — коринфянин Иустус, хотя можно упомянуть еще Марка [832]. Родственники апостола, Андроник и Юния, также стали жертвами враждебных происков: они были с Павлом в заточении однажды, а в это же время его всегдашние и верные последователи, иудеи Акила и Прискилла, вероятно, подвергались огромному риску. После этого его иудейские соратники покинули Ефес, чтобы направиться в Рим, так же как и первый обращенный Павла Епенет, который, возможно, был выходцем из иоанновских иудеев [833]. Это изгнание скорее всего последовало за событиями, которые явились причиной заключения Павла и его родственников в тюрьму[834]. Повествование «Деяний» воссоздает картину происшедшего, упоминая, что в театре во время мятежа ремесленников одному из сочувствующих Павлу не позволили выступить по той простой причине, что он был иудей; уточняется, что это обвинение было коллективным…

Этот антисемитизм, который стал довольно агрессивным в Ефесе, чтобы вынудить, по-видимому, группу разойтись, существовал в скрытой форме во всех городах греческого Востока: история Александрии этого периода хранит воспоминания о многочисленных его проявлениях [835]. Достаточно любого организатора, чтобы перейти к открытой враждебности. Именно в эти годы (53–54) Ефес располагал таким человеком в лице знатного римлянина Тиверия Клавдия Валвиллиуса, который соединял в себе божий дар чудотворца с предрассудками интеллектуала-антисемита. И это был человек, наделенный властью.

Вероятно, Павел назвал виновника его несчастий. В завуалированной форме, загадочно и двусмысленно, чтобы его могли понять только те, кому он адресовал свое послание: это было сделано в традиции обличительной речи (диатрибы) в античном эпистолярном жанре [836]. Когда он сообщает, что угроза смерти, которая нависла над ним в Ефесе, явилась ему в форме «ответа», данного ему чиновниками Империи [837], он не может сказать прямо, что ему было предписано предстать перед судом, присланным из Рима, так как в этом случае смертный приговор был бы немедленно приведен в исполнение — а этого все-таки не произошло. Павел скорее делает намек тонкий и точный, указывающий на личность Тиверия Клавдия Валвиллиуса, дружба и расположение к которому императора Клавдия ставили его в один ряд со служащими по связям между греческими городами и двором, составителем (ad responsa) официальных «ответов» на их вопросы и просьбы.