Дальше корабль должен был уже противостоять сильным ветрам между азиатским берегом и островом Крит. Павел беспокоился… Этот опытный путешественник, который трижды попадал в кораблекрушения и который однажды целую ночь проплавал в разбушевавшемся море [1046], обратился здесь, в этом крошечном городе, где стоял корабль, к экипажу, торговцам и находящимся на корабле пассажирам[1047]. Решение было принято общим советом. Павел предложил перезимовать на юге Крита, но с этим не согласились ни кормчий — единственный сведущий в мореплавании человек, ни начальник, ответственный за доставку груза. Осторожность Павла не приняли во внимание и решили остановиться на зиму западнее, в Финике, критской пристани, на которую всегда были направлены либо юго-западный, либо северо-западный ветры, что позволило им воспользоваться первым же благоприятным ветром.

Но самая трудная часть пути ждала их ближе к африканскому берегу. И именно тогда, когда они преодолевали этот отрезок, поднялся ужасный северо-восточный зимний ветер, называемый эвроклидон, который появляется в середине ноября[1048]. Буря, во время которой корабль не раз отклонялся от курса, захлестываемый волнами, продолжалась тринадцать дней [1049]. Всякие ориентиры местонахождения были потеряны, так как много дней не видно было ни солнца, ни звезд. Узнав островок Клавду (по-латински Caudos), который был местом промежуточной посадки между Критом и Африкой, путешественники поняли, что корабль, гонимый северо-восточным ветром, мчался к юго-западу [1050]. Затем путевой журнал сообщает, что под воздействием встречного ветра он повернул к северу, чтобы долгие дни блуждать в Ионическом море[1051] между Пелопоннесом, Калабром и Сицилией. Несмотря ни на что, кормчий сумел держаться своего курса, так как все случившееся произошло у берегов острова Мелит. Он избежал худшего: опасности попасть в водоворот Сирта и разбиться об африканский берег.

Пытаясь избежать кораблекрушения, путешественники использовали все возможные средства, иными словами — смогли сделать совсем немногое. Убрали паруса, подняли лодку (Деян., 27:16–17), и, воспользовавшись затишьем в прибрежной части острова Клавда, обвязали корпус корабля канатами, чтобы не дать ему расшататься — старый способ, известный еще со времен третьего века! Кроме того, нужно было облегчить корабль: решили сбросить в воду шпили, затем груз, два горизонтальных руля, якоря и даже, в конце концов, съестные припасы… На четырнадцатый день корабль, на котором находился Павел, представлял собой печальную картину: груда мокрых и бесформенных обломков, блуждающих по воле волн [1052].

В этом несчастье Павел возвысился над всем, чтобы воодушевить людей и избежать паники. Все остальные были заняты метеорологией и маневрированием — этому уделялось главное внимание. Павел же заботился о пропитании, именно он раскрыл намерение матросов бежать на лодке, покинув корабль и пассажиров, и чтобы не допустить этого, заставил римских солдат вмешаться. При виде земли он объединил в одно целое волю каждого, укрепившуюся в эти опасные дни, совершив Святое причастие[1053].

Но испытания не кончились. Уже приближаясь к Me литу, корабль сел на песчаную мель, носовая часть начала увязать, тогда как корма разбивалась силой волн. Становилось опасно находиться на борту и в конце концов всем, кто был на корабле, пришлось покинуть его: одни плыли сами, другие — ухватившись за обломки, третьи — с помощью матросов[1054]. Так Павел пережил свое четвертое кораблекрушение, хотя и менее ужасное, чем тогда, когда он провел всю ночь в воде, прежде чем его нашли.

Путевой журнал продолжает перечислять невзгоды, настигшие их на Мелите и обычные для путешествий: после кораблекрушения — дождь, зимний холод, змея…[1055] Но финикийские «иноплеменники» оказали им теплый прием. Впрочем, предводители на острове были вполне романизированными и кроме того, здесь становились на зимовку и другие корабли. В течение трех месяцев пребывания на острове Павел помогал лекарям бороться с эпидемией дизентерии, чем приобрел немалое расположение: он имел пищу и кров. Можно полагать, что его младшие компаньоны как обычно трудились с рыбаками, которые дали им приют[1056].

Последние этапы пересылки Павла не составили проблемы. Как только выход в море стал возможным, в начале весны 58 года Павел и его охрана взошли на александрийский корабль, который стоял на зимовке на острове. Дальнейшее путешествие — от Мелита в Путеол через Сиракузы и Ригию Калабрийскую — длилось меньше двух недель. Прибытие первых александрийских кораблей в Путеол было для города праздником. В этом космополитическом порту выходцы со всего Востока устраивали выставки-продажи и насаждали своих богов [1057]; Павел нашел здесь не только иудеев, но и — почему бы и нет? — христиан[1058]. Чтобы попасть в Рим, он пешком прошел по Виа Аппиа, путем не самым коротким и не самым удобным, но зато самым рациональным. Несмотря на физические недомогания, он бесстрашно отправился в путь, проходя около двадцати километров в день. Его не остановили ни москиты, ни загрязненная вода, ни людская скученность — кабатчики, моряки, их рабы и вьючные животные, которых было особенно много на Аппиевой площади (Forum d’Appius)[1059]. По дороге из Путеола в Рим никто не предоставил ему по-дружески прибежища, и он пребывал в атмосфере грязных постоялых дворов, где профессиональные путешественники пытались устроиться как можно лучше и предаться воспоминаниям[1060].

Павел входил в Рим не как увенчанный славой герой, который три года назад входил в Иерусалим, когда жители Кесарии предоставили ему охрану и адреса, где можно было ее сменить. Исстрадавшийся, закованный в кандалы, исчерпавший все свои силы и главное не имеющий кажется, новых единомышленников и близких, которым он три года назад отправил длинное послание, апостол был близок к упадку духа. Надежда вернулась, когда римские иудеи, оповещенные о его прибытии из Путеола, вышли навстречу, пройдя сорок километров до Аппиевой площади [1061]: его мало кто знал в городе, но прежние друзья остались ему верны. Послание к Римлянам, написанное в 54 году, которое Акила и другие распространяли среди христиан, послужило во благо.

Пересыльный заключенный из провинции обычно должен был явиться в преторианскую казарму, потому что префект претория [1062] выполнял обязанности стража порядка в столице. Но трудно представить себе, чтобы такое высокопоставленное лицо, как Бурр [1063] — один из наставников Нерона — лично занимался бы, прямо скажем, незначительным случаем, который, конечно же, не состоял в ведении секретной полиции![1064] Поэтому Павел скорее всего имел дело с одним из подчиненных префекта, может быть, с главой преторианской охраны. Узнав, что обвинители Павла еще не прибыли в Рим, он позволил ему жить отдельно, в охраняемой резиденции, вместе с воином, стерегущим его. В первые дни Павел пользовался гостеприимством одного из своих последователей или друзей, но принципы античного воспитания не позволили ему злоупотреблять ситуацией, и он снял для себя жилище [1065]. В Риме Павел не был безденежным: он нашел друзей и родственников. Они, покинув Ефес, в 54 году, организовали здесь домашнюю Церковь [1066]; среди тех, кто состоял в обществе Тарса, филиал которого располагался на площади, конечно же, были члены его семьи; возможно, даже его сводный брат находился в столице…[1067]