Павел не отрицает своеобразия своей веры и своего учения внутри иудаизма. Но он представляет ее в рамках и перспективах, приемлемых греками и римлянами той эпохи. Павел отвергает название «секта» применительно к своей группе, которое для современников может скорее означать «мятежная группировка» или «банда», он использует слово «путь», предлагаемое мыслителям классической философией. И наконец, уже конкретно для учеников философов он упоминает о своей жизни, прожитой «по совести» — что было куда более уместно здесь, чем в Синедрионе! Его религиозное послание о своей вере ограничивается свидетельством воскресения из мертвых, о чем некоторые иудеи из фарисеев узнавали, читая Пророков[1009]. Ничего нового, ничего революционного, тем более, что надежда на воскресение была также основой многочисленных анатолийских и семитских культов, особенно в городе, который находился совсем рядом с Тиром [1010].

Правитель Феликс, которого манил Восток и который совсем недавно женился на принцессе иудейке, не мог не согласиться с этим. Он сходился с иудейскими чудотворцами, и книга «Деяния» апостолов» приписывает ему даже, — что было вполне обычным в ту эпоху, — некоторую религиозную избирательность, которая толкала его получше осведомиться, хоть и неофициально, об основах христианского учения [1011]. Его преемник Фест, несмотря на то, что был человеком рассудительным, не мог похвастать ни знаниями, ни пониманием философии, и то обстоятельство, что судебное разбирательство по делу Павла увязало в ученых спорах, не переставало его удивлять. Он попросил совета у царя Агриппы II Геродианца, когда тот приехал его поздравить из провинции, где находился в то время[1012]. Здесь автор «Деяний» пользуется случаем и дает возможность Павлу произнести защитительную речь, предназначенную для посвященной публики, греков и эллинизированных иудеев.

Агриппа II, которому Клавдий, а затем Нерон предоставили правление весьма почетное в Галилее и на севере Палестины, всенародно свидетельствовал о своем интересе к богослужениям Храма, которые часто посещал, он занимал также непримиримую позицию в отношении обрезания и даже не мог помыслить о смешанных браках. Но воспитанный при римском императорском дворе, он жил в Палестине, подобно эллинизированному царю, сойдясь с «сестрой-царицей» Вереникой [1013], что народ считал кровосмесительным браком[1014]. Эллинизм устанавливал свои культурные, моральные и политические отношения: в официальной речи в Иерусалиме Агриппа уверенно заявил, что греки — «самые выдающиеся из всех людей», и как мог превозносил афинскую или спартанскую модель свободы[1015].

Павел обращается к нему сначала как к иудею, которого приветствует как набожного и ученого человека, он подчеркивает свою верность «нашей религии», и говоря о бывшем фарисейском высокомерии, напоминает ему об обещании, данном праотцам, повествует о вере в воскресение, которую Агриппа, казалось, не разделял: доступ христиан к наследству Авраама — эту главную мысль послания Павел стал раскрывать к концу своей жизни в иудейских кругах[1016].

Затем Павел постарался затронуть в нем эрудита, а через него — римскую знать и эллинизированную часть публики, которую «Деяния» оставляют как бы на втором плане[1017]. Но хотя аудитория идеально подходила для того, чтобы сформулировать и защищать христианское вероисповедание, и «Деяния» употребляют применительно к речи Павла термин «апология» (то есть защитительная речь), христианская апологетика не обязана своим происхождением его речи[1018]. Оратор избегает говорить о самом предмете спора и не пытается излагать учение. Он «рассказывает свою жизнь», — что, по-видимому, больше всего интересует царя[1019], — или скорее ту часть своей жизни, которая сопровождалась внутренним кризисом, приведшим его к обращению[1020]. По существу, это как раз то, что апостол излагал в своем Послании к Галатам и в Посланиях к Коринфянам. Но тогда как эти аутентичные [1021] апологии Павла вызывают — как сказали бы греки — чувства, обратные тем, которые должна была бы вызвать «необычайная» биография, свидетельствующая только о его слабости вместо того, чтоб свидетельствовать о великих деяниях[1022], апология «Деяний» построена в классической форме повествований о чудесах, где превозносится высшее могущество Бога, явленное в его чудесах. Перед Агриппой Павел развивал только три темы: тему гонителя христиан, обращенного в веру, тему богоявления и тему «Божественного призвания». Он обращается к вере в Бога и к весьма распространенной религиозной чувствительности. Тут можно говорить о конформизме, но чьем — Павла или летописца?

Заканчивая упоминанием о Моисее и Пророках, «Деяния» стараются показать, что нет ничего «нового», а тем более разрушительного в послании Павла. Политически умеренный иудей Агриппа II [1023] был вполне готов воспринять такое. Впредь павловская апологетика, стремясь избежать в крайне неспокойной обстановке недовольства нововведениями, будет отстаивать свое право преемственности и стремиться к непрерывающейся связи с традициями, невзирая на все переломные моменты [1024].

Почти два года провел Павел в предварительном заключении в Кесарии…[1025] Его жизнь была вполне сносной в окружении, где, судя по всему, он приобрел множество друзей. Арестованный в день Пятидесятницы 55 года, он оставался в этом положении по усмотрению правителя Феликса до того момента, как тот был призван в Рим: до осени 56 года или, что более правдоподобно, учитывая условия судоходства, до начала весны 57 года. Такой срок можно считать обычным, и даже нормальным, для предварительного расследования дел провинциальными судами[1026].

Нет необходимости примешивать сюда общеизвестное корыстолюбие правителя Феликса, который мог пытаться все это время вести переговоры о возможном выкупе Павла — ведь того считали богатым, поскольку он занимался сбором пожертвований для Иерусалима! [1027] Феликс запутался в собственных многочисленных проблемах и хотел любой ценой избежать судебного разбирательства по делу о взяточничестве и плохом управлении, которое иудеи так легко могли возбудить против него: будучи не способен уладить конфликт между иудеями и греками Кесарии, Феликс был вынужден позволить двум конфликтующим делегациям идти со своим делом в Рим, хотя он опасался их показаний. Враждебность этих эллинистов сближала его таким образом с первосвященником и иерусалимскими властями, которых он недавно в качестве дружеского залога освободил от оппозиционно настроенных членов подначального духовенства, отправив их как зачинщиков беспокойства в Рим[1028].

Его преемник Фест, у которого были развязаны руки, принялся за дело сразу, как получил свое назначение, желая устранить все проблемы разом: местный разбой, терроризм, запаздывающие судебные решения… Во время его первого визита в Иерусалим ему представляют дело Павла, возникшее во время стихийной манифестации, как спорное между священническими властями и правителем: те самые «палачи» не бездействовали и готовили новую попытку убийства» [1029].