Кажется странным, что гестапо словно не получало никаких сведений об этом предостережении голландцам или же оно сочло необоснованным подозревать Остера. Напротив, гестапо шло по другому следу. Службе исследований удалось в первые дни мая 1940 г. расшифровать два радиосообщения, которые один сотрудник бельгийской дипломатической миссии при Ватикане передал своему правительству. Из этих сообщений следовало, что дипломат на основании информации, которую он получил от одного немца, прибывшего недавно в Рим, и которую считает достоверной, пришел к заключению, что Германия вскоре начнет на западе наступление в нарушение нейтралитета Бельгии и Голландии. После получения этого сообщения служба СД по личному распоряжению Гиммлера начала широкое расследование в Риме, тщательно проверила, кто в указанное время пересекал границы в направлении Италии. Однако усилия гестапо остались безрезультатными. Разведка также со своей стороны начала расследование. Однако сотрудничество между двумя ведомствами организовать не удалось из-за взаимного недоверия.

Расследование, проведенное третьим отделом разведки, компетентным в деле, а именно группой III-F, которой руководил полковник Роледер, хотя и принесло определенные результаты, однако Гейдрих и СД по понятным причинам ничего о них не узнали. Один доверенный, имя которого установить не удалось, сообщил из Рима, что все указывает на то, что не кто иной, как доктор Йозеф Мюллер, несет ответственность за передачу германского плана наступления. Действительно, в конце апреля доктор Мюллер по поручению Бека сообщил своим деловым партнерам, что через 8–10 дней начнется наступление Гитлера. Бек руководствовался соображениями, что если начнется война, о которой противоположная сторона не была предупреждена, то там не поймут разницы между «порядочной Германией» и гитлеровским режимом. Бек также был убежден, что следует предупредить и нейтральные страны — Бельгию и Голландию, так как Германия уже однажды понесла тяжелый ущерб в результате того, что нарушила нейтралитет Бельгии в 1914 г. Примечательна реакция Канариса на сообщение Роледера. Это реакция мужественного и отважного человека: Канарис поручил проведение расследования в Риме не кому иному, как самому доктору Мюллеру. При этом Мюллеру посчастливилось установить, что точные сведения о наступлении и сроках его начала, о которых он сам ничего не знал и не сообщил своим партнерам, поступили из окружения Риббентропа задолго до начала акции сначала в Италию, а оттуда — к сотруднику бельгийской дипломатической миссии в Ватикане. Мюллер составил отчет, который Канарис счел удовлетворительным. На этом дело закончилось. Служба СД также не стала предпринимать дальнейших шагов, очевидно, опасаясь Риббентропа.

Все сказанное выше позволяет понять характер и методы Канариса. Сам Канарис никогда не принимал личного участия в передаче военных секретов противнику. Если в кругу близких ему сотрудников когда-нибудь говорили о таких возможностях, что-то вроде: «Нужно было бы дать совет другой стороне», — то он энергично отмахивался со словами: «Это была бы государственная измена».

Теоретически Канарис хорошо понимал, что по отношению к деспотии Гитлера, установленной в нарушение конституции и права и поддерживаемой методами террора, не могут быть применены обычные правовые нормы и что фронты проходили уже через территории многих государств. Он также был в душе глубоко убежден, что победа Гитлера стала бы огромным несчастьем для Германии и всего мира. И все-таки он не мог решиться на последний шаг, чтобы всеми силами воспрепятствовать этой победе Он не мог прыгнуть выше своей головы: ему мешали не только традиции его профессии. По своей натуре Канарис был очень склонен к крайностям. Он ни минуты не сомневался в том, что каждый день выполнял дела, которые юридически можно было квалифицировать как государственную измену! Однако сделать шаг к техническому осуществлению государственной измены не мог.

Из этого, однако, не следует, что благодаря этому он чувствовал себя в какой-то мере более хорошим и безупречным, чем те из его сотрудников, в первую очередь Остер, у которых хотя были такие же сомнения, что и у него, но которые после длительной и тяжелой борьбы между познанной необходимостью и совестью преодолели свои сомнения и сделали последний шаг, которого он сам ужасался. Канарис лучше других сознавал, что если Остер несмотря на все препятствия (его воспитание, традиции и врожденное чувство чести) все же решился взять на себя этот позор государственной измены, то он сделал это не из честолюбия или по какому-то другому мотиву. Он понимал, что Остера побудила к этому поступку его горячая любовь к родине и уверенность, что, служа ей, он должен использовать каждую возможность, дающую надежду покончить с господством Гитлера. И именно потому, что Канарис знал, что Остер, как и он сам, был религиозным человеком, он мог себе представить, чего стоило тому сделать поступок, который мог повлечь тяжелые потери для немецкой армии. Даже если это было сделано с целью добиться быстрого окончания войны и тем самым предотвратить гибель сотен тысяч, а может быть, и миллионов людей, а также уничтожение духовных и материальных ценностей[18].

Поэтому Канарис ни минуты не колебался, когда ему приходилось решать вопрос, должен ли он защищать Остера или доктора Мюллера от гестапо. Он делает это, не щадя собственной жизни и своего престижа. Из документов гестапо следует, что полковник Роледер, начальник группы III-F, в связи с проведением следствия по делу доктора Йозефа Мюллера был в 1944 г. допрошен одним из руководителей СД. Речь шла о найденных документах Остера. На допросе Роледер заявил, что, по его мнению, донесения из Рима были вполне достоверными. Он же расценивал указания Канариса как приказы, которые он не смел нарушить несмотря на то, что сам Роледер придерживался противоположного мнения.

Победа Гитлера во Франции не поколебала уверенность Канариса в том, что Германия в итоге потерпит поражение и что это неотвратимо, если не удастся раньше окончить войну, свергнув диктатора и его режим. Через несколько дней после падения Парижа он приехал в Мадрид. Его племянник, живший там, только что обручился; он поинтересовался мнением своего дяди, не будет ли правильнее отложить бракосочетание до окончательной победы Германии, которая, судя по огромным успехам во Франции, будет вот-вот одержана. На молодого человека неизгладимое впечатление произвело то, что при упоминании слов «окончательная победа» лицо дяди, которого он так любил и уважал, помрачнело и тот сказал сдавленным голосом, что, мол, ради бога, пусть его племянник женится и наслаждается своей молодой жизнью, пока еще светит солнце, что гроза, которая вот-вот разразится над всем, что является немецким, будет ужасной. В этом он, Канарис, ни секунды не сомневался.

В своей деятельности он был довольно одинок среди высокопоставленных военных. Идея насильственного свержения режима в следующем году уже не сможет увлечь ни одного генерала, несмотря на отказ от высадки десанта в Англии, которая готовилась с таким шумом. Престиж Гитлера в глазах новоиспеченных фельдмаршалов и тех, кто еще готовился ими стать, был настолько велик, что генералы равнодушно и без сопротивления ожидали начала войны на два фронта несмотря на все предостережения, которыми были полны сообщения и доклады разведки. В отношении войны с большевистской Россией у Канариса не было таких мучительных раздумий, с которыми он обычно противился войне вообще и любому расширению фронта. Но умом он отвергал этот легкомысленный план Гитлера не менее решительно. Он слишком хорошо видел параллель между решением Наполеона в 1812 г. и решением Гитлера в 1941-м; оба решения родились из разочарования, вызванного неудачной попыткой покорить Англию. Он понимал, что нападение на огромную советскую территорию должно было повлечь за собой последствия, которые Гитлер и его генералы, мечтавшие о новых огромных битвах с окруженным противником, не могли себе ни представить, ни взвесить. Он предвидел, что эта концентрация немецких войск на востоке даст англосаксам передышку, которая им была необходима, чтобы подготовиться и нанести Германии сокрушительный удар.