Относительно Канариса и его методов в отношениях с «верхушкой» записи в дневнике весьма показательны. Его отношение к Риббентропу внешне ровное, что ни в коем случае не означает, что он соглашается с тем, что тот говорит. Во всяком случае, он не входит ни в какие дискуссии с министром иностранных дел Германии. Этот человек ему слишком противен. В разговоре же со своим непосредственным начальником Кейтелем он не таится. Он по собственной инициативе делится с ним своими опасениями и сомнениями по поводу запланированных зверств и взывает, правда, напрасно, к чувству ответственности Кейтеля за доброе имя вермахта. С подобными призывами, даже заклинаниями и мольбами он во время войны еще много раз будет обращаться к Кейтелю, но, к сожалению, чаще всего безрезультатно. Особенно интересен был разговор между Канарисом и Гитлером. На этот раз его хитрость не имеет ни малейшего успеха. Канарис преднамеренно сгустил краски, сообщая, что французы якобы готовят наступление. Он, очевидно, надеется, что перед угрозой такой опасности Гитлер менее жестоко обойдется с Польшей, еще раз продумает свои планы о ее переделе и уничтожении населения. Но Канарис недооценил Гитлера. Фюрер явно демонстрирует свое превосходство. Он, по всей видимости, прекрасно осведомлен о положении на западе. Его аргументы основываются на фактах. Кейтель и Йодль и здесь производят жалкое впечатление и только стараются подпевать своему господину и повелителю.
Следует сделать еще несколько замечаний по содержанию записей в дневнике. Мельник, о котором Кейтель упоминал в связи с планируемым украинским мятежом, был одним из руководителей вышеупомянутой Организации украинских националистов (ОУН) — движения, организованного Петлюрой после большевистской революции, целью которой было создание независимого украинского государства. Признанный руководитель этого движения Коновалец, которого Канарис лично знал и ценил, был за несколько лет до войны убит в Голландии агентами НКВД. Мельник, который обычно сам себя называл полковником — возможно, ему дали это звание в национал-украинской армии Петлюры, — был управляющим в латифундиях (крупных земельных владениях), расположенных в галицких частях Украины. Внутри этой организации, в рядах которой были многочисленные политики, бежавшие из Польши, а также из закарпатской Украины, отошедшей в 1939 г. Венгрии, — имелись всевозможные оттенки — от умеренных социалистов до ярко выраженных национал-большевиков. Однако радикальные элементы украинского освободительного движения очень скоро сменили направление своей борьбы и организовали партизанские группы, которые затем досаждали немецким войскам, находившимся в Польше и оккупированных частях Советской Украины, создавая помехи для их связи с тылом. Этим объясняется поразительный, на первый взгляд, факт, что примерно с 1943 г. большое число украинских национал-революционеров оказалось в немецких концентрационных лагерях. Среди них было немало истинных борцов за свободу, которые не хотели освобождать свою родину от советского ига только для того, чтобы отдать ее во власть «колониальных» методов национал-социалистической восточной политики.
Если мы снова прочтем записи в дневнике Канариса от 12 сентября 1939 г., то эта смена украинского фронта уже не покажется столь удивительной. Из записей в дневнике ясно видно, что, согласно концепции Риббентропа — в сжатой формулировке Кейтеля, — украинцы, хотя и должны были использоваться, чтобы в районах Польши, населенных ими, уничтожить польское и еврейское население, однако одновременно им собирались воспрепятствовать в осуществлении их цели — созданию великодержавной Украины. Потому что тогда, в сентябре 1939 г., Гитлер и Риббентроп еще боязливо старались не раздражать своих новых «друзей» в Москве украинским мятежом в Советской Украине, исходящим из района, оккупированного немецкими войсками. Украинцы были для них всего лишь фигурой на их шахматной доске, которую при необходимости передвигали и потом оставляли без внимания. Позже, когда Гитлер принял решение напасть на Советский Союз, тактика по отношению к украинцам до определенной степени изменилась; но тут благоразумные среди них уже заметили, что Гитлер собирался использовать их лишь как орудие для своих планов, касающихся «жизненного пространства», и что сами украинские национал-социалисты не могли рассчитывать на исполнение своих собственных национальных желаний и целей.
Мы уже ранее заметили, что Канарис в беседе с Риббентропом не стал категорически возражать против задачи, которая предназначалась для него и разведки. Это вряд ли было бы целесообразным, а при случае лишь привело бы к тому, что абвер перестал бы играть ведущую роль в этом деле, и вместо него эти задачи поручили бы службе безопасности. А это означало бы прямое и беспощадное осуществление директив Риббентропа — и не только в отдельном конкретном случае; кроме того, это содействовало бы общим стремлениям СД расширить свои компетенции за счет разведки. Поэтому Канарис выбрал путь, где он просто игнорировал планы Риббентропа. Он оставил «льва рычать». В конце концов Риббентроп ведь не был его начальником, а Кейтель, через которого приказы Риббентропа должны были поступать к Канарису, ограничивался тем, что в обобщенной форме пояснял ему ход мыслей Риббентропа, не добавляя к своим разъяснениям четких указаний или приказов. Канарис ограничивался тем, что записывал в свой дневник поставленные перед ним чудовищные и одновременно дилетантские требования. Брошенное мимоходом требование министра иностранных дел Германии организовать восстание украинцев уже потому было в высшей степени дилетантским, что совершенно не имело под собой никаких практических предпосылок. Абвер благодаря своим связям с украинскими националистами сумела сформировать боевые группы из нескольких сотен человек, которые были обучены и годились для осуществления военных диверсий — развал вражеского войска, саботаж в транспортных учреждениях в районе вражеского наступления и операций, а также в тылу врага, — однако эти группы не годились для политико-террористических дел, тем более для операций такого масштаба, какие требовал Риббентроп.
Поэтому во время поездки из Ильнау в Вену Канарис высказывался о взглядах и мнениях Риббентропа не только с глубоким негодованием, но и с едкой насмешкой. Однако во время деловых переговоров, последовавших в Вене и Берлине, он никому не сказал ни слова о концепции восстания Риббентропа, кроме Остера для его документации и отдельных доверенных лиц. Зато он сразу связался с генеральным штабом армии и сообщил там, что в недалеком будущем следует принимать в расчет возможность совершения украинскими боевыми группами диверсионных действий; он также хотел выслушать пожелания и требования в армии в связи с данным вопросом. Целью боевых групп было ни в коем случае не уничтожение мирного населения польской и еврейской национальности, — сообщил он, — а уничтожение польской армии. Там, где разведка для осуществления этой цели могла оказать помощь своей собственной боевой группе, будь то разрушение вражеского железнодорожного полотна, взрыв объектов в тылу противника или же предотвращение таких разрушений со стороны вооруженных сил врага, она всегда делала все, что было в ее силах.
После заключения договора о дружбе между Германией и Советским Союзом 29 сентября 1939 г. весь проект опять утратил свою силу, так как Московский договор привел не к решению № 3, а к четвертому переделу Польши, предусмотренному вариантом № 1. Вследствие этого украинцы и их устремления потеряли для Риббентропа до поры до времени всякий интерес. Но не для Канариса. По его указаниям целому ряду украинцев, занимавших крупные посты в районах Польши, отошедших к Советскому Союзу, была оказана посильная помощь в бедственной ситуации, возникшей там в результате быстрого введения советских войск. Принимая во внимание тот факт, что у многих живых свидетелей родственники еще находятся в восточной области, мы не можем привести здесь более подробные сведения о конкретных случаях.
