Остап тоже частенько убегал в бескрайние пшеничные поля, гладил колоски, собирал васильки в букетики. Они были такие же синие, как глаза сельских девчат. А как задушевно пели девчонки! Каждая песня сердцем сложена. Случалось до самой зори их слушал. А песни кружили над полями, садами, речкой. Как недавно и как давно это было…

Остапу видится, как ведет он Капку в свой сад — за домом. Там каждое дерево в цвету, как невесты на свадьбе. На голову Капки летят белые и розовые лепестки, будто украшая под венец его невесту. Дарят тихое признание — ей одной. А ночью они услышат соловьиные трели. Смешно, но Капка никогда еще их не слышала. И все не верила, что малая птаха может вызвать радость и слезы, тихую улыбку и смех. Не знала, что они умеют отвлечь и очистить душу каждого от всего пережитого.

— Может, и она, оттаяв сердцем, признается, что любит меня.

И никогда не вернется в малину! Ведь один раз живем. Как мало и коротко… Стоит ли сокращать себе и это? — думает Остап.

— Но решится ли? Ведь порвать с нынешним не так легко и просто. Надо иметь характер жесткий. Хотя у Капки он не сахарный. Тем и дорога. Такая сумеет вырвать себя из болота. Но… для этого ей нужно полюбить! А если она не любит меня? Хотя не все от нее зависит. И не только я дорог ей в этой жизни. Шакал для нее не просто пахан, а и отец. Этот ни за что не отдаст Каплю! И не только мне, а и никому! Только мертвым отпустит из фарта! Вместе с жизнью отдаст. Но Капля ни за что не пойдет на такое, — вздыхает Король и, глянув на Задрыгу, говорит:

— Знаешь, Капля, небогато живет моя мать. Но в зону она присылала сало, сушеные сливы и яблоки. Варенье из вишни, с детства любил его. Так вот из этих посылок я ничего никому не давал. Знаю, как тяжко приходится ей растить свиней, собрать ягоды и довести все до ума. На общий стол отдавал целиком то, что присылали кенты с воли. Эти посылки были другими. В них — все, чего душа пожелает. А материнские — не мог отдать на всех. Смешно, но так было, — признался Остап.

— И у тебя их не трясли, не шмонали?

— Никто не рисковал. Допирало, дарма не спущу!

Лангуст, прикинувшись спящим, первым услышал шаги во

дворе. И тут же встал. В хазу вернулась малина. Шакал, Глыба и Хайло довольно посмеивались.

— Ну, как хаза у кентов? Потрафил лягавый? — спросила Капка.

— Какая? А это ты про ту? Нашу вторую? — спохватился пахан, подойдя к умывальнику.

Капка заметила на руках Шакала кровь.

— Тоську ожмурили? — догадалась Капка.

— Припутали лярву! Застукали обоих! Вместе с хмырем расписали! — ответил пахан, и, оглянувшись на дочь, добавил:

— Тебе в мокроту часто не стоит лезть. Не приведись, по- пухнешь, меньше шансов на «вышку». Это всегда помни! А вот это отдай сявкам, пусть пробухают! — высыпал в ладонь Лангуста золотую цепочку, перстень и кольцо, снятые с Тоськи.

Никто из троих не спешил рассказать, как и где убили Тоську с Олегом. Капка ждала, теряя терпение и, наконец, не выдержала:

— Старуха видела? В хазе замокрили?

— Зачем? Их выследили. Он ее около подъезда пас. Мы тоже стремачили. Не знали еще, она или другие засветили? Да и хахаль не без сомнений! Мог быть ученым. Тогда зачем жмурить? Других шмонали бы! Виновных, — нехотя разговорился Глыба.

— Недолго пасли. Минут пятнадцать. Видим, фраер к двери рванул. Эта тварь нарисовалась. Он ее под крендель и в парк

поволок. Мы сзади. Каждое слово на слуху держим. Хмырь ей ботает:

— Ничего, Тося, завтра милиция прочешет город. Найдут не только Шакала, а и всех шакалят. Не переживай. Не ускользнут. Один раз сумели найти экспонаты, сыщем и те, какие с выставки увели. Твоей вины нет в случившемся. Вся милиция, да и наши их проглядели. Тебе трудно их узнать. Они на выставку ни за что не появились бы в обычном. Переодетыми, в париках, с бородами. Возможно, даже женщинами переодевались. Ты в этом опыта не имеешь. Это наше упущение. Банда очень коварная, в чем теперь все убедились. За ними кровавый след далеко тянется. Из сообщений знаем. Их не только в Брянске, а и в Ростове, в Минске и в Москве, всюду разыскивают. Я думал, они убрались из города. Оказывается, нет! Что ж, пусть пеняют на себя! — копировал Глыба голос Олега:

— А эта тварь ему вякает:

— Уж скорее бы их поймали! Хоть ты да я сможем спокойно жить в своих квартирах и выходить в город, когда захочется, не пугаясь темноты. Я всегда, пока они на воле, просыпаюсь от всякого шорох а, от голоса на лестнице, даже от шагов. Боюсь я их. Кажется, всегда они следом за мной идут. Я в этой малине больше всего боюсь троих. Самого пахана, Глыбы и Задрыги. Им убить любого — ничего не стоит. Звери — не люди! — рассмеялся Глыба.

— Ну, а дальше что? — торопила Капка.

— Пришли они в парк. Сели на скамейку под фонарем. Мы — за кустами притырились. Ждем свой момент. Этот ее хахаль — не дурак. Сел там, где людей полно. Все на виду друг у друга. И этот паскудник втесался в толпу. Ни с какой стороны его не взять. Ну, мы уж хотели вернуться к дому и там их накрыть. Фраер проводить ее должен, так мы понимали. Но, смотрим, они решили по аллее погулять. Этому хмырю моча в кентель стукнула. Мы как увидали, враз ожили…

— Короче, припутали мы их в самом глухом месте парка. В конце аллеи. Они там тискались. Стояли, как срослись. Мы к ним с трех сторон. С четвертой — высоченный забор, через него только фартовый сумеет перемахнуть. Фраер — ни в жизни! Мы уже вплотную возникли, они не ловят. Лопухи заклинило им наглухо. Он ей стрекочет:

— Когда моей женой станешь?

Она ему в ответ проворковала:

— Вот поймаете Черную сову — всех до единого, расстреляют их, сразу же распишемся.

— Ну уж этого мы не могли стерпеть, Пахан как вякнул:

— Зачем тянуть, падлы? Теперь распишу обоих! На месте!

— Тоська, как услышала, так и повалилась в руки хахаля. Он не то защищаться, отмахнуться не мог. Стоял, отвесив челюсть. Никак до него не допирало, откуда мы взялись. А пахан ботни:

— Кто тут трехал, что Шакала с шакалятами накроет и под «вышку» подведет? Уж не ты ли, пидер, это вздумал устроить, вместе со своей шмарой? Так засеки, не обломится вам эдакая лафа! Раньше нас откинетесь, падлы! И вогнал ему перо! Потом ей. Они дернуться не успели. Отволокли мы их к люку. Сбросили в штольню. И крышкой закрыли. Пусть теперь мусора дыбают своих. Стукачами они были. Оба… Теперь надо зелень вывозить из Брянска, вместе с Сивучем. И чем скорее, тем файнее! — заметил пахан.

— В другой предел их надо. Подальше занычить от всех! Чтоб никто не пронюхал! — поддержал Лангуст.

Утром в Брянск поехали Глыба, Мельник и Хайло. Они должны были незаметно увезти из Брянска Сивуча и пацанов. Пахан велел приткнуть их в глухой деревушке Орловщины или в Белоруссии, где занятый делом люд не суется в чужие жизни и судьбы.

Шакал велел им уложиться за неделю.

Когда кенты уехали, Шакал собрал фартовых в своей комнате. Говорил, какие дела можно провернуть за неделю.

— В Советск?! Да это глушь!

— Зато пархато дышит банк!

— Озерск? Да куда? Грязный поселок!

— Кенты! Шухер! — послышалось со двора. И фартовые мигом выскочили через окно.

Капка спала. Рядом в комнате храпел Лангуст. Семь часов утра… Никого не ждали к себе законники.

Капка проснулась от звуков выстрелов. Их было два. Она сорвалась с постели. Выскочила из комнаты босиком. Но тут же упала. Ее ударили все в тот же висок, или старая боль дала знать о себе? Она не поняла.

В глазах закружилось потемневшее небо. Все в огненных искрах звезд. Кто-то льет ей воду на лицо, тяжело охая, кряхтя и стоная.

Задрыга открыла глаза. Увидела распухшее лицо Лангуста, сидевшего рядом с нею на полу. Под глазом старика черный фингал, губа рассечена. Лангуст измятый, весь в грязи, чуть не плачет.

Капка поняла, что-то случилось. И ей стало холодно, страшно.

— Где пахан, кенты?

— Замели их всех! Менты хазу в петлю взяли. Накрыли до единого. Никому не пофартило слинять. Подчистую уволокли всех! — выкатились из глаз две теплые горошинки-слезинки.