— Во кто зверь! — затрясло Задрыгу.

— Так вот и стали понемногу терять силы. Сначала старик — ноги ослабли. Потом второй Иван — желудком стал маяться. А там и у младшего — голова от голоду кружиться начала. Короче, дни им оставались считанные — белый свет коптить. Старик это враз усек, решил ускорить свое ожмурение и Ванятке меньшому пайки свои отдавать стал. Чтоб хоть его в жизни подольше удержать. Жалко мальчонку стало. Ну, так-то вот дня через три слышит Ванятка за отвалом волчий вой. Испугался, дед ему вспомнился. И скорее к старому Ване, мол, боюсь я тут работать. Волки сожрать могут. За отвалом рыщут уже. Тот усмехнулся и ответил, что не погибели, а жизни бояться стоит. Смерть лишь избавление от мук даст. И добавил, мол, слышал в зоне, слух такой прошел меж зэков, кто к октябрьским праздникам сыщет большой самородок золота, тот будет на волю отпущен. Вот если я помру, буду Бога просить, чтоб тебе эту удачу послал. И к ночи впрямь помер. А до праздника два дня оставалось. И, как назло, никому не везло. Драга едино песок выдавала наверх. Ну, хоть ты им задавись. Ванечка на везение не рассчитывал. На волю не надеялся. Не верил. Раз уж сумели посадить ни за что, кто ж раздобрится выпустить на волю? И все просил Бога не лишать последнего напарника, здоровья ему вымаливал, чтоб не остаться одному, лицо в лицо с горем. Вот и работали они вдвоем до вечера. Ничего не нашли. Устали адски. А тут, как нарочно, дождь пошел. Машина, какая их с прииска в зону увозила, в грязи застряла, забуксовала. И Вани, оставив кирки и сита с лопатами, легли прямо на землю, отдохнуть немного.

— А волки? — вспомнила Капка.

— Ты слушай, что дальше было! — улыбнулся Лангуст и продолжил:

— Тот Иван, какой в напарниках у Ванечки был, мигом уснул. А Ванятка хочет уснуть, да все шаги ему слышатся. Будто кто крадется к ним по отвалу. Он голову поднимет — никого. Но только глаза закроет, снова шаги слышит. Вначале боялся. Потом даже смешно стало, кто это с ним играет в невидимку — захотел проверить и зажмурился. Слышит — опять шаги. Ванятка лежит, головы не поднимая. Глаза не открывает, даже не шевелится. А шаги уже совсем близко, почти у самого изголовья. Ванятке страшно, хотел напарника разбудить, локтем задеть, да жаль стало. И вдруг слышит голос старика Ивана:

— Жмура? — округлились глаза Капки.

— Того самого! Какой днем раньше помер. И говорит он Ванечке:

— Вымолил я у Бога волю для тебя! В изголовье, когда встанешь, увидишь самородок золотой. Его отдашь начальнику. Он слово свое сдержит! А теперь не залеживайся. Машина на подходе!

Ванятка встал. Смотрит и впрямь в головах у него хороший самородок лежит. Он огляделся. Видит, по отвалу от них волк убегает. Да не какой обычный, а весь из себя — белый. Ванятка напарника разбудил. Рассказал, показал самородок. Волк уже слинять успел. Ну, напарник тот мозги посеял. Понял, что если Ваньку уломает, сам на волю выскочит. И вцепился в самородок. Отдать просит. Ванечка — ни в какую, мол, подарен он мне самим покойным! Тогда Иван за кирку схватился. Мол, не отдашь добром, сам возьму! Силой! Ванятка и скажи, за что меня убивать станешь? Ведь я не враг, здоровья молил тебе у Господа! Не посмеешь руку поднять. А тот в ответ:

— Отдашь самородок, дурак, иль нет? В последний раз спрашиваю?

— От Бога он мне! Как могу отдать? — ответил мальчонка. И тогда Иван поднял кирку. Замахнулся. Ванечка так и остался стоять на месте, а под Иваном земля осыпалась. Обвалом. В траншею глубоченную, где драга работала. Там грязи — до краев. А Ванечка стоит с самородком в руках, хочет помочь Ивану, но ни рукой, ни ногой пошевелить никак не может. Словно столбняк на него напал. Только тот и сумел крикнуть:

— Помогите!

— Тут охрана прибежала! Стали пытаться выволочь. Да куда там! Сами чуть туда не угодили. Землей его засыпало заживо. На глазах у всех. Охрана Ванечку увела от опасного места подальше. А в зоне он отдал, как было велено, самородок начальнику. Тот все документы на освобождение подготовил за один день. Напоследок попросил парнишку показать, где самородок нашел? Ванечка повел их и видит, что отвал весь за ночь осыпался. Словно срезал его кто-то ножом. Начальник зоны от удивления закрутился на месте. Ему, барану, разве понять, что рыжуха не признает ни планов, ни указов. Жлобов не терпит. Она по воле Божьей дается в руки людям добрым. У кого душа и сердце ярче ее света горят. Кому она в добро послужит. Высушит слезы, подарит улыбку. Она не любит липких клешней, жадных шаров и зла. Она показывает зло! Недаром такая тяжелая и холодная в руках, не умеющих делать доброе.

— А Ванечка? Его выпустили?

— Конечно! Седьмого ноября он вышел из зоны. В тот день шел сильный снег. Все зэки видели из машины, увозившей их на прииск, как следом за Ваняткой, шагах в пяти, шел волк. Он был совсем белый… Как снег, как смерть, как воля…

Капка сидела чуть дыша, смотрела на Лангуста широко открытыми глазами.

Старик закончил грустную светлую сказку. А Задрыга никак не могла вернуться из нее — небыли — в свои будни. И все шла по снегам Колымы, холодным и колючим. То ли рядом с Ванечкой, то ли следом за волком…

— Данила возник! — сунул голову в дверь стремач, глянув на Лангуста. Тот засуетился, встал, вышел к парню, шагнувшему в хазу. Обнял его, расцеловал, как родного. Капка пристально вгляделась в необычно теплую встречу. И впервые увидела, что Данилка чем-то похож на Лангуста. Такой же могутный, те же пронзительные, хитрющие глаза, тот же упрямый, тяжелый подбородок с ямочкой посередине. Та же львиная- складка меж бровей, характерная для вспыльчивых, сильных натур, и уши — у одного — у правого — мочка намного длиннее и на ней родинка с маковое зерно, на какой пушистым комком росли волосы.

— Лангуст, а почему ты ни разу не вякнул мне, что у тебя сын имеется? — прищурилась Капка.

Старик онемело уронил руки с плеч Данилки, тупо уставился на Задрыгу, не зная, что ответить девчонке. Он был застигнут врасплох и никак не ожидал этого вопроса.

Данилка смотрел на старика, словно увидел впервые. Он не присматривался к нему, закрутившись в буре новой жизни. Ему было недосуг. Он относился к Лангусту по-доброму, отвечая теплом на его заботу. О большем не подозревал, не искал сходства. Да и забыл, для чего существует оно, это родство? Его сердце давно остыло к тем, кого считал своими.

Данилка оглянулся на Капку, потом на Лангуста. До него враз дошел смысл сказанного. Задрыга ничего не говорила случайно. И парень впервые вгляделся в Лангуста.

— Отец? — парень растерялся от внезапности. Он все детство промечтал о нем. Воображение рисовало сильного, большого человека, с крепкими, пудовыми кулаками и громовым голосом. Самого умного, способного защитить от домашних и от всех соседей. Он — единственный на свете понял бы пацана… Как нужен он был ему тогда — в детстве. Он уберег бы его от подземки. Он взял бы его к себе, приютил бы и обогрел. Дал бы вволю хлеба.

Даниле вспомнились сырые, темные тоннели, где он жил не один год в грязи и холоде, умирая от сырости, постоянного недоедания и побоев. Как трудно было выжить там в одиночку. Никто его не искал, не позвал к себе. Он жил забытым, лишним и ненавистным повсюду: От него отреклись — от живого. Его стыдились.

В своей семье он никогда ничего не знал и не слышал о своем отце. Однажды Данилка спросил мать, кто его отец и где он теперь? Почему они не живут все вместе, как другие? Женщина смахнула слезу, невольно выкатившуюся из глаза, ответила скупо:

— Ему нельзя жить с нами…

На все другие вопросы не стала отвечать. Постаралась отвлечь внимание от темы, самой щекотливой, больной.

Данилку все соседи называли нагулянным. Никто не знал и никогда не видел его отца. Лишь однажды, отшлепав мальчишку полотенцем, после очередного воровства у соседей, бабка сказала сгоряча, забывшись:

— Весь в отца пошел, антихрист окаянный!

Но тут же спохватилась. Отбросила в сторону полотенце, расплакалась, и, притянув к себе внука, просила: