— Прости меня, дуру старую, сиротина наша горькая! Будь умницей, не лезь к соседям. Не срамись, и нас не позорь!

Данилка тогда забыл сказанное бабкой. А вот теперь вспомнилось все. И давнее, и недавнее…

Он считал — Лангуст выделил его из всех лишь потому, что он старше и сильнее. Быстрее других может сгодиться в малине. Потому и внимателен…

Но невольно вспомнилось, как впервые приведя в притон, тщательно выбирал для него шмару. Чтоб молодой и красивой была, здоровой и ласковой. Уступчивой и опытной.

Отыскав почти такую, девка оказалась все же старше Данилки, подвел к парню и сказал:

— Конечно, кобылка не первой свежести! Холка потерта, вымя потрепано, морда подвяла. Ну да на первый случай сгодится! С себя не скинет. На ней ничего не отобьешь и не утонешь! Объезжай! Набивай руку, набирайся опыта! — боялся искренне, чтобы в эту — первую — не влюбился ненароком. Но Данилка был далек от этого чувства к шмаре. И прямо заявил о том Лангусту, забравшему его утром от чувихи.

— Смотри! Чтоб кроме башлей, в притоне ничего не оставлял! — учил старик по дороге домой. Он ничего не жалел для Данилы. Тот воспринимал такое, как аванс на будущее, и не подводил.

Он старался на занятиях. Он дорожил каждой похвалой Лангуста, наслышавшись от Сивуча и Капки об этом человеке, какого зауважал сразу.

— Не мелочь, не шпана, не просто фартовый, а недавний пахан паханов предела обратил на него внимание и особо заботливо относится к нему.

Данила подошел к Лангусту. Тот стоял опустив голову, как провинившийся мальчишка, пойманный на шкоде.

— Это правда? — спросил парень тихо, подойдя вплотную к старику.

— Правда, Данил, — выдохнул тот трудно.

Данила уже многое знал о правилах и жестких требованиях воровского закона от Капки и Сивуча. Он понял все. Он не упрекал. Только где-то внутри, глубоко-глубоко в груди, как в самой дальней штольне, хоронясь от всех, заплакал навзрыд, маленький мальчишка — от больных воспоминаний.

Данилке казалось, что все забыто давно. Он вырос и окреп. Стал мужчиной, почти взрослым. Но от чего так сухо и горячо в горле, даже больно дышать? Как хочется глотнуть свежего воздуха, увидеть небо, своих пацанов из подземки — чужую родню. Самую лучшую в свете. Не умевшую предавать, делившую поровну на всех одну сказку, один кусок хлеба, одну на всех беду — полученную в наследство от своей родни и от чужих взрослых…

— Прости меня! Ты вырос, скоро поймешь сам! Не упрекай! Жизнь меня уже наказала. Будь это раньше, скорей бы одумался. Теперь уже поздно. Слишком близко финиш. Я стар. И ничего не смогу изменить в своей и в твоей судьбе… Я проиграл… Прости, если сможешь! — дрогнули округлые плечи Лангуста. Данил стоял напротив, совсем свой и такой чужой, далекий, холодный…

Задрыга смотрела на них во все глаза. Она понимала, что разрубила сложный узел. Но не она, так кто-то другой из малины заметил бы это и, конечно, не смолчал. И все же, наверное, не стоило торопиться. Не всякая правда — в радость. Да и как отнесутся к ней кенты?

— Меня тоже хотели пристроить в подкидыши. Уж куда только не подсовывали, чтоб от меня избавиться. Но малине не повезло. А может, мне! Теперь уже все! Обнюхались, признали все. И вы — свои! Чего уж старое вспоминать? Его уже нет! Прошло. Пора все заново начинать. Оно и в завтрашнем дне друг без друга не обойдемся! И ты, Данилка, успокойся! Вон мой пахан! Законник! А без Лангуста невпротык ему стало! И не только ему! Всем нам — малине! А ты в ней теперь — дважды свой! Допер? Кровный сын Лангуста! Это дороже любой доли. Тебя нынче за одно имя уважать станут все законники предела!

— Похиляли наружу! Покурим! — предложил парень. Старик послушно вышел следом за ним во двор.

Капка вышла в коридор. Через приоткрытую дверь видела и слышала абсолютно все.

— Не мог я с вами жить!

— Я понял. Знаю… С семьей не мог. Со мною — не захотел. Знать, рожей не вышел. Не достоин был. Потому канал в подземке, как падла! — психовал Данил.

— Об этом я не знал! Клянусь волей! Иначе сразу бы к себе забрал тебя! Я твоих давно не видел нигде. Знаю лишь, что мать замуж вышла. За подводника! В Балтийск они переехали с бабкой! Поменялись квартирами. Там она на работу устроилась. А вскоре — расписалась с новым мужем. Он офицер. Хвалилась, что положительный, сдержанный во всех отношениях человек. Не пьет, не курит, не гуляет по бабам. В общем — не мне чета. Заботливый, о семье печется. Но о тебе не сказала, что ушел от них. Соврала, будто с отчимом дружен и отцом его зовешь. От башлей, правда, отказалась, ответила, что их происхождение не сможет объяснить новому мужу и не хочет его подозрительность будить. Я ей верил. Она никогда мне не врала. Так мне казалось. Собственно, я ее мало знал.

— Где ты с нею об этом говорил?

— Здесь, в Калининграде. Она с отчетом по работе приезжала. Три дня в пределе была, потом домой вернулась. В Балтийск.

— Она у тебя останавливалась? Здесь?

— Нет! В гостинице. Туда ей муж звонил каждый день. Она должна была быть на месте.

— А как она объяснила мое происхожденье? Новому мужу?

— Неудачным романом. Сказав ему, что я о сыне ничего не знаю. Ни разу его не видел. И обо мне он знает, как о студенте, приезжавшем на практику, — усмехнулся Лангуст.

— Когда вы с нею виделись в последний раз? — спросил Данил охрипшим голосом.

— Два года назад. Она сказала, что ты уже совсем большой стал. Закончил школу и собираешься пойти по пути отца — поступить в высшее мореходное училище, и отчим повезет тебя в Севастополь. Я попросил у нее твою фотографию. На память. Обещала прислать…

— Подлая тварь! Сука! — выдавил Данил, вспомнив, что не довелось ему ходить в школу после того, как попал в милицию.

— Бабка умерла год назад. Значит, три года уже прошло. Она — в Балтийске похоронена. А мать…

— Не называй ее так! Слышишь? Не смей, вонючая сука того не достойна!

— Прости! Мы оба ошиблись в ней. Ты — поневоле! Матерей не выбирают. А вот я!.. Я интересовался тобой! Жаль, что ни разу ее не проверил!

— Когда ты в последний раз дал ей деньги для меня?

— Она один раз отказалась от них. В последний приезд. До того — охотно брала, не гнушалась и не боялась мужа.

— А может, и он — «липа»?

— Паспорт ее видел. Действительно, фамилия другая и штамп ЗАГСа, данные о фраере. Все в ксиве имелось.

— Сколько башлей ты дал ей на меня?

— Прилично! На эти бабки обычные фраера всю жизнь дышат. И не одного, а пятерых выводят в люди без горя.

— Ты с нею по телефону говорил?

— Нет! Сам не звонил. Она — тоже. Может, не имеет телефона в квартире? А я не хотел нарваться на ее мужа. С тобою мечтал увидеться. А позвонить — не рискнул. Кем назвался бы? Да и сомневался, что захочешь разговаривать с незнакомым человеком. Мне казалось, что ты в нее характером будешь. Она — нелюдимая. Трудно шла на сближение с людьми. Жила замкнуто, как улитка. Вся в себе. Да и что мы все о ней говорим? Хватит! — оборвал сам себя Лангуст.

— Когда ты понял, что я твой сын? Сегодня?

— У Сивуча. Сразу. В первый же день, когда Задрыга вас привезла, — обнял Данилку за плечо, тот не отшатнулся, не отодвинулся. Прижался теснее к теплому боку.

— Дело не в имени! Хотя я его знал. Возраст, внешность, тоже случается, совпадают. Ты сказал адрес, где раньше жил. Я его хорошо помнил. О матери с бабкой поделился со мной. Тут и вовсе сомненья отпали. Но больше всего убедился по характеру, натуре, одни они у нас. Когда ты в бане разделся, я словно себя молодого в зеркале увидел. Стыдился признаться, сказать, опередив Задрыгу. Она, конечно, глазастая. Но и то не враз приметила и доперла. А я таился, молчал. За себя стыдно было. И за нее…

— Прав ты, отец, нельзя бабам верить… Недаром меня от них оберегал, чтоб ни одну не впустил в сердце. Теперь понял, почему ты боялся, чтоб не прикипел ни к какой, не влюбился.

— Сам я виноват! Кентов, вернее каких не бывает — проверял. А ее — ни разу! Хотя… Не должен был доверять ей тебя!