Атака завершилась. Она не удалась.

В пятницу 1 ноября мы вернулись в Гибралтар. Не знаю, какой именно была наша задача, но мы ее выполнили. Противник ничего не предпринимал.

После этого в пятницу и субботу нам позволили отдохнуть. Кают-компания восприняла это довольно мрачно. Не следовало быть искушенным пророком, чтобы понять: штаб готовит нам очередную каверзу.

Потом началась небольшая суматоха. Во время ленча прилетела ищейка и пробудила большие корабли, на которых закипела жизнь. Сразу пополз слух, что в бухте обнаружена еще одна подводная лодка, после чего задергались и дежурные эсминцы. Но мы стояли неподвижно, и было в этом спокойствии нечто зловещее.

Но ничего чрезвычайного не случилось. Разумеется, штаб в воскресенье продемонстрировал свою гнусную натуру, отправив нас в море в 13.00 — прямо посреди обеда. Кают-компания испытала извращенное облегчение, когда это случилось.

Погода, в отличии от нашего последнего выхода на патрулирование, была прекрасной. В мирное время люди копят деньги для путешествий на круизных лайнерах как раз в такое время.

Итак, мы вышли в море и отправились в знакомый район. Но тут была принята радиограмма: итальянская лодка была загнана в Танжер и укрылась в испанских территориальных водах. За ней гнались наши патрульные эсминцы и самолеты Берегового Командования, однако она уже имела повреждения и пришла с юго-запада. Во время выхода в океан мы сбросили несколько глубинных бомб на лодку, пытавшуюся подкрасться к нашим линкорам. Может, это наша подстреленная птичка сейчас искала здесь убежища? Командир думал, что это так. Старпом сомневался. Кают-компания немедленно раскололась на две партии и до конца патрулирования не утихали споры.

Затем, во второй половине дня в понедельник, пришло сообщение, что лодка вышла в море. Оно оказалось ошибочным, и мы получили новую радиограмму, в которой сообщалось, что в порт прибыла вторая итальянская подводная лодка.

Это был настоящий абсурд, но это была правда. В 30 милях от нашей главной военно-морской базы, укрывшись за непрошибаемой стеной международных законов, сидели двое наших злейших врагов. Мы могли в любое время ворваться в порт и безнаказанно потопить их. Мы могли свободно бомбить порт, не опасаясь ответа. Но мы уважали нейтралитет Танжера. И мы продолжали патрулировать перед портом, ожидая сообщения о выходе лодок в море.

Это патрулирование продолжалось 4 дня. Ничего не случилось. Иногда ночью мы замечали смутный силуэт корабля и включали прожектор, чтобы осветить его. Однажды это оказалась шхуна, идущая в Сеуту. В ярком свете прожектора, включенного на несколько секунд, мелькнула эффектная картина, которую мы запомнили надолго: бело-голубой корпус и красные паруса на фоне черного неба. Это создавало какое-то странное ощущение нереальности.

Время тянулось спокойно. Можно было позволить себе лениться, если только забыть о традиции флота — не лениться никогда. Словно и не было никакой войны, лишь небольшая вероятность, что кто-то скрывается внизу, под водой. Но ощущение опасности сохранялось, и мы были наготове.

На рассвете мы разбегались по боевым постам, так как в ночном мраке неподалеку мог таиться враг. В 18.00 мы снова бежали на свои места — начинались учения.

Командир проявлял незаурядную изобретательность, устраивая эти учения. Часть механизмов считалась «выведенной из строя». Один раз это было рулевое управление, в другой — динамо-машина. На следующий вечер «начался пожар» в кормовом артиллерийском погребе. Потом «вышли из строя» машины, и нам пришлось готовить буксировку эсминца. На мостике «были ранены» несколько человек, которых пришлось спускать в лазарет на носилках. Потом «заклинило» орудие, «отказала» связь, мостик «снесло за борт». Мы тренировались и готовились к различным «неизбежным в море случайностям», чтобы не растеряться, когда настанет час.

А до конца дня, как всегда, продолжалась рутинная учеба. Каюта старпома превратилась в лекционный зал. Штурманская рубка также становилась учебным классом, но уже для других. Они учились, чтобы получить офицерские нашивки, ведь во время войны наш флот становился исключительно демократичным.

Жизнь на эсминце почти так же сложная, как на линейном корабле, но вот офицеров на нем гораздо меньше. Вообще может создаться впечатление, что жизнь на эсминце — «вечный бой, покой нам только снится». Это следует уточнить. Если кто-нибудь посмотрел на палубу командирской каюты, то увидел бы, что она завалена массой секретных книг. Содержимое 4 сейфов в полном беспорядке громоздилось на кресле и столе, на койке, конторке и стульях. Вообще на ковре нельзя было найти свободного клочка, чтобы поставить ногу. Видя все это, вы без труда представили бы себе объем бумажной работы, которая скрывается под стальными палубами.

Как всегда, дел была масса. Следовало уточнить и исправить карты всех районов, куда могут отправить эсминец. А эсминец могут отправить куда угодно. Устанавливать буи и вешки — не совсем обычное занятие во время войны, но приходится заниматься и этим. В мирное время каждый затонувший корабль отмечается на карте в течение месяца. В военное время корабли тонут десятками: подводные лодки и мины, авиация и торпедные катера, где уж тут отмечать их все. Но известны районы вражеских минных постановок, изменения наших собственных минных полей. Имеются подозрительные районы, где вражеские самолеты могли сбросить свои «яйца» на протраленные фарватеры. И все эти изменения следует нанести на карты обязательно.

Для этого использовались как раз такие дни спокойного патрулирования. Они позволяли привести в порядок все бумаги. И в среду мы вернулись в порт. Как раз в это время в Гибралтар втягивался очередной конвой, поэтому нам пришлось провести некоторое время у входных ворот бона.

И сразу по кубрикам пополз слушок, что в воздухе «чем-то запахло».

Так оно и было.

Все увольнения были отменены. Никакой «свободы».

На следующее утро появились новые признаки надвигающейся опасности. Командир был вызван к командиру флотилии. Гавань была забита кораблями. Снова прибыл «Арк Ройял», «Барэм», «Шеффилд» и «Глазго».

Мы вышли на закате.

Задолго до захода солнца нижние палубы сообщили, что нам предстоит очередная «клубная вылазка» на восток. Они оказались правы почти во всех деталях. Не сомневаюсь, что наши матросы могли предсказать куда мы идем и зачем. Я никогда не мог найти логичного объяснения этому. Впрочем, один специалист-психолог совершенно уверенно рассказывал мне о некоем «синтетическом коллективном сознании нижних палуб». Я полагаю, что после стакана джина оно заметно усиливалось.

Мы вышли в море на закате и, как предсказали на нижних палубах, повернули на восток.

В качестве главного корабля поддержки с нами шел «Барэм», адмиральский флаг был поднят на «Арк Ройяле». В состав эскадры вошли крейсера «Шеффилд», «Глазго» и «Бервик», 4 эсминца, собранных отовсюду, и 3 корабля 8-й флотилии.

По левую руку виднелись высокие горы Андалузии, а справа, подобно призрачным силуэтам, смутно обрисовывались вершины Атласа.

На следующий день рано утром появился первый преследователь — гидросамолет «Кант», который старался держаться подальше. Мы увидели, как истребители «Арка», кружившие над эскадрой, бросились в ту сторону, и началась охота. Итальянец тут же исчез. Он имел слишком большую фору перед истребителями. И уже через час вся Италия знала, что мы вышли в море.

Истребители вернулись. «Арк» развернулся против ветра, чтобы принять их.

В течение часа он шел обратным курсом в сопровождении крейсера и 3 эсминцев. Мы следили за его огромным корпусом, похожим на исполинский айсберг, плоский сверху с рублеными квадратными концами, он медленно уходил от нас на север.

Теперь мы остались одни и без воздушной поддержки. А вечером появился новый преследователь. Он чувствовал себя совершенно неуязвимым и потому крутился возмутительно близко к нашей эскадре.