Я перевел. Мать обняла девушку, закричала диким голосом. Пылаев вскочил, наставил на мать револьвер, крикнул что-то. Она притихла, а дочь очень спокойно поблагодарила Пылаева и сказала, что совсем сыта.

Когда я перевел ее слова, он усмехнулся, сказав, как она может быть сыта, когда вместо ужина пряталась под периной. Я ей перевел. Она снова повторила, что сыта. А мать опять задрожала мелкой дрожью, у младшей девушки потекли по щекам слезы.

Но, верно, в тот день, после многочасового стояния на мосту во время строительных работ Пылаев устал, да и от самогону разомлел, может, просто жалость еще теплилась в его душе. К тому же Виктор все время гадливо морщился.

— Да ну их к черту! — сказал Пылаев. — Пусть идут — куда хотят. А ты их не смей портить.

Я ответил, что, наоборот, хочу их спасти. Выйдя с ними из дому, я объяснил солтысу, что несчастных необходимо спрятать в любом польском доме, хотя бы на несколько дней. И все четверо скрылись в темноте…

Я описал этот случай так подробно, как он запечатлелся в моей памяти. Может быть, и те три немки также его не забыли, если только в течение последующих дней, вплоть до изгнания с родной земли, не обрушились на них такие ужасы, которые затмили в их памяти переживания того вечера.

На другой день мы двинулись дальше на запад. Пришел нам приказ идти как можно скорее на строительство моста через Вислу в городе Кульме.

Не помню уж — почему. Кажется, заехали мы за рамку планшета, а местные поляки указали нам неверное направление. Словом, приперлись мы к Висле намного выше по течению и, сделав крюк километров на 50, подошли наконец к старинному немецкому городу Кульму.

Город Кульм был основан немецкими рыцарями, завоевавшими в XIII веке эту часть Польши. Дома с высокими черепичными крышами теснились один к одному по узким улицам. На опустошенных магазинах всюду висели вывески на немецком языке.

Девушка-регулировщица направила наш нескончаемый обоз в объезд к реке.

Я впервые увидел Вислу, она поразила меня своей шириною, как Волга в Ярославле или Костроме; большие волны ходили, ветер дул.

Здесь мы должны были строить мост длиною свыше полутора километров. Начали его строить еще немцы и воздвигли самое основное — около 20 каменных быков, которые выстроились рядом островков поперек реки. На обоих берегах немцы запасли несметное количество лесоматериала — штабеля бревен из вековых сосен, доски и брусья разных размеров, а также всевозможные железные детали — гвозди, болты и прочее. Пыхтело несколько лесопилок. Множество народа виднелось на берегу. Если я не ошибаюсь, строительство было доверено двум УОСам — нашему 27-му во главе с полковником Пруссом и еще какому-то, а также саперам генерала Петрова, были еще приданные части — водолазы, понтонеры и прочие. По сторонам торчали пушки зенитных батарей. Машины подъезжали и отъезжали. Войска набралось до 5 тысяч.

Все это я успел рассмотреть, ожидая на берегу Вислы, когда нашу роту со всеми бойцами, девчатами, подводами, лошадьми и разным имуществом переправят на левый берег.

Только на следующий день, и то благодаря энергии майора Харламова, в несколько рейсов мы переправились на пароме, который тащил маленький пароходик.

Нашему 74-му ВСО, а также 73-му ВСО было поручено строить по широкой низменной, перерезанной старицами пойме Вислы весь левобережный подход к мосту, длиною метров семьсот, длиннее самого моста. Это сейчас в таких случаях экскаваторы и бульдозеры возводят насыпи, а тогда почти никакой механизации не было, и потому решили строить высокую, до 7 метров высоты, деревянную эстакаду на сваях.

Наконец переправились. 2-я рота выстроилась, майоры Сопронюк и Харламов выступили. Речи их были сверхзажигательные, чуть ли не сам Сталин внимательно следит за строительством моста, от нашего усердия и энтузиазма зависит победа над гитлеровской Германией, а мы заблудились, опоздали на три дня, 1-я и 3-я роты давно приступили к работам, нам надо их догонять, сроки ужасающе спешные и т. д. и т. д.

Нашей роте был отведен определенный участок эстакады, сейчас уж не помню — сколько метров длиной. Работать начали с ходу, сложив на земле пожитки и даже не пообедав. Однако Пылаев послал квартирьеров — разыскать помещения, где бы мы смогли устроиться. И хоть сам Сталин следил за строительством моста, но вся обстановка достаточно красноречиво доказывала, что застряли мы тут надолго.

Устроились мы неплохо: за километр в немецкой деревне, где большинство домов оказались пустыми, а также в старинном женском монастыре, откуда монахини убежали, и лишь в отдельных помещениях жили поляки — бывшие монастырские батраки.

1-й взвод поместился в монастыре, там же оборудовали кухню, баню, кузницу, склад и разместили наших лошадей, которых к этому времени было уже свыше полсотни, и наших коров, которых набралось до двадцати.

Я лично вместе с Литвиненкой облюбовал себе комнату на втором этаже каменного дома, внизу жила польская семья, в соседних комнатах разместились наши бойцы.

Оказывается, мы выбрали себе келью молодой монахини, по словам поляков, святой жизни и красавицы. Келья была просторная, с плитой в отдельном помещении, на стенах висели картинки религиозного содержания, на полочках стояли фарфоровые барашки с ленточками, церковные книги, распятие висело в углу, посреди стояла широкая, человек на пять, кровать с периной, у окна стол, два кресла, у одной стены кафельная печь. Всем была бы хороша келья, но снарядом отшибло один из ее верхних углов и в образовавшуюся дыру протекало и дуло. Заткнули мы ее периной, а все равно было очень холодно, хотя мы топили постоянно.

Начали мы на эстакаде забивать сваи. Грунт попался тяжелый. С нескольких «самолетов» били бабами — «Раз-два — взяли!», сваи еле шли, их макушки стягивали железными кольцами, а они мочалились, трескались. Словом, работы затянулись. А мост проектировался широченный, по 12 свай в каждом ряду, а ряды намечались через каждые 1,5 метра.

Ярошенко развешивал лозунги с именем Сталина, Ястреб поднимал энтузиазм зажигательными речами, Пылаев не жалел коров для супа, я матерился, а проклятые сваи ну никак не шли. И бойцов у нас осталось совсем мало — одни превратились в возчиков, других забрало ВСО, сколько-то за время наступления заболело желудочными болезнями. Словом, выход мы видели один: надо мобилизовать местное население — поляков.

Опыт на такое предприятие у нас набрался достаточный, каждый из взводов начал ежедневно отправлять по два-три бойца с винтовками и автоматами по окрестным населенным пунктам. Но предписаний солтысам у нас не было, приходилось действовать уговорами и угрозами. А полякам, наверное, надоело помогать «освободителям», приведут их охранники, а чуть зазеваются, так пленники удирают, запирали их на ночь — все равно убегали. Спрашивается, чем их кормили? Ведь на каждого бойца роты полагался определенный паек. Но по дороге из пустых домов столько мы забрали продуктов, которые сыпались в ротный котел без счету, что ни о каком пайке тогда и не думали, к тому же время от времени мы резали коров. Словом, все были сыты.

От первого взвода отправлялся за поляками Самородов. Он приводил по 5–6 поляков и приносил бутылку бимберу. Поляки поднимались на самолеты и били сваи, подпевая на польском языке, но работы все равно подвигались медленно.

В 3-м взводе у Цурина был боец по фамилии Белый, бойкий, вроде нашего Самородова. Однажды он привел человек 40. Пылаев принялся ругать меня и Виктора Эйранова:

— Вот у кого учитесь! А вы не сумели организовать! — стыдил он нас.

Виктор и я пошли к Цурину «учиться». И узнали, что Белый пригнал свадьбу, да-да, целиком всю свадьбу, с женихом, невестой, родителями законными и посаженными, дружками, шаферами, свахами, гостями.

Мы увидели, как они стояли группой, тревожно переговариваясь, — все нарядные, мужчины в хороших пальто, в фетровых шляпах, женщины накрашенные, напудренные.