Некие голоса звучали в его сознании, но юноша едва слышал их: никто не мог силком вторгнуться в его телесную оболочку и в его память. Но голоса продолжали взывать, пытаясь проникнуть в его мысли, и наконец Изак прислушался к шепоту женщины, зовущей его, ищущей его в непроглядной черноте ночи. Женщина говорила на незнакомом языке, Изак не понимал слов, но в глубине души узнавал этот голос.

А потом над ним сомкнулась земля – он словно заживо был погребен в могиле, откуда восстал бесплотной тенью, невидимый для проходящих мимо, занятых собственной жизнью людей. Эолис, зажатый в руке, придавал ему уверенности, и пустота смерти не беспокоила его. Изак позволил отнести себя на берег неподвижного озера, где его поджидал некто столь же неподвижный. Ветерок, дующий от воды, доносил голоса, запах соли и свернувшейся крови. Небо переливалось серебристым светом, вокруг пахло вереском и мокрыми камнями. Кровь струилась по ногам Изака, но он улыбался.

– … Милорд?

Голос генерала Лаха вывел Изака из сонного оцепенения. Распахнув глаза, он не сразу понял, где находится.

– Вы снова уснули в седле, милорд.

Хотя в словах был упрек, голос звучал совершенно бесстрастно.

– Правда? Ну и что?

– По-моему, погибнуть, упав с коня, – не самый почетный конец, и мне не хотелось бы сообщать о таком повелителю Бахлю. Если такое вдруг случится…

– Не случится. – Изак потрепал по шее коня. – Я знаю, что у меня лучший боевой конь во всех Семи племенах и не собираюсь с него падать.

Он потер глаза, пытаясь проснуться. Они ехали все утро, а Изак никак не мог прогнать сон. Хотя с каждым днем становилась все холоднее, ему было тепло под меховым капюшоном, в синей маске, прикрывающей лицо. Ночи Изака не были спокойными – магия его доспехов излучала заметное тепло, привлекавшее множество странных голосов. Поэтому сейчас ему очень хотелось спать.

Он откинул капюшон, чтобы прохладный ветер разогнал дремоту. В таком состоянии Изак всегда бывал крайне раздражителен, а монотонная речь генерала просто бесила его. Изак почесал отрастающую щетину на подбородке и наконец с вздохом взглянул на генерала – тот восседал в седле, гордо выпрямившись, с бесстрастным, как всегда, лицом. Изаку еще ни разу не доводилось видеть на лице этого человека хоть какие-нибудь эмоции, и юноша мог только догадываться, каков генерал в бою. Такое удивительное спокойствие крайне редко встречалось у белоглазых, и с трудом верилось, что на поле боя Лах будет таким же.

– Вы разбудили меня только из опасений за мое здоровье или у вас была и другая причина? – угрюмо спросил Изак.

– Я подумал, что вы предпочтете бодрствовать, когда мы будем въезжать в город. Все-таки кранну не подобает спать в тот миг, когда подданные выходят его приветствовать. А еще у меня есть для вас послание из Анви.

– И что в этом послании? Что я оскорбил тамошних жителей, не отдав приказа следовать за мной?

Когда Изак был погонщиком, он замечал, что люди почти во всем ищут повод для обид, а придворные, судя по всему, были еще обидчивей простого люда. Теперь то, чего кранн не сделал, доставляло ему не меньше неприятностей, чем то, что он сделал.

– Они – ваши подданные. Можете негодовать, если хотите.

– Довольно ругаться, генерал. Я устал.

– У меня слишком скромный чин, чтобы с вами ругаться…

– Будет вам. Лучше скажите, что нужно жителям Анви.

– Они спрашивают, нельзя ли обратиться к вам лично.

Изак поерзал в седле, чтобы Эолис за спиной лег поудобнее, и стал ждать объяснений.

– Их пятьсот человек, весьма внушительная цифра. И, само собой, они собираются говорить о вашей вотчине. Они хотят угодить новому сеньору, а несколько рыцарей в нашей армии и немалая часть кавалерии – ваши вассалы.

Лах ждал ответа, но не дождался.

Изак сидел в седле с отсутствующим видом. Пока он жил в обозе, ему ни к чему было изучать законы землевладения. Отец как-то раз сказал, что такие законы – ошейник, превращающий свободного человека в раба. Карел рассмеялся, услышав эти слова, но спорить не стал. Его смех должен был означать, что Хорман сморозил глупость, на которую не стоит даже отвечать.

Генерал не унимался.

– Лорд Изак, поместье Анви не имело сюзерена пятьсот лет. Все это время они пользовались привилегией отчитываться лишь перед пустым титулом сюзерена Анви, что накладывало на них совсем немного обязательств. Теперь же им назначен настоящий сюзерен, и они пребывают в растерянности – ведь они несут ответственность перед вами, а пока не знают ваших требований, стараются твердо придерживаться буквы закона.

– И?..

Изак вздохнул. Ему показалось, что генерал начал раздражаться, но тот ответил по-прежнему бесстрастным голосом:

– Закон гласит, что вассал может покинуть пределы вотчины только с разрешения сеньора. Иначе действия вассала трактуются как побег и за отъезд его могут повесить.

Озадаченность на лице Изака сменилась недоверчивостью.

– Они и вправду считают, что я на такое способен? Казнить собственных воинов? Да еще прямо перед битвой?

– Они сочли благоразумным сначала обратиться ко мне и попросить, чтобы я поговорил с вами. Ведь вы – белоглазый.

Последние слова генерала легли на сердце юноши тяжелым камнем. Неважно, что решение казнить своих вассалов было бы полнейшим безумием: они все равно боялись, что в нем живет чудовище. Даже генерал Лах не исключал возможности, что Изак может так поступить. Словно Атро был еще жив и любые самые худшие предположения могли оправдаться.

Изак не нашел слов для ответа, настолько его переполняло отвращение. Махнув рукой генералу, чтобы тот занялся делами, он пустил коня вскачь – сейчас ему не нужна была ничья компания. Генерал Лах тоже пришпорил коня и рысью направился туда, где виднелись знамена сюзерена Тебрана.

«Как он может так жить? О нем ведь думают точно так же, как обо мне, а то и еще похуже. Неужели ему это совершенно безразлично? Сможет ли он не подчиниться приказу Бахля, если сочтет приказ диким? И заметит ли вообще, что приказ дик? А вдруг слухи верны и Нартис действительно выжег его душу?»

Главный распорядитель Лезарль рассказывал Изаку о странных обстоятельствах, сопутствовавших рождению генерала, и о том, что сам Бахль отводил Лаха в храм Нартиса для испытаний. Лах был гораздо сильнее любого белоглазого, и все же Нартис его отверг: вместо того чтобы посвятить в свои избранные, бог, напротив, поразил его молнией. И тогда белоглазый оказался перед выбором – либо отвергнуть Нартиса и уйти, либо стать ему идеальным слугой. Генерал выбрал более трудный путь, отказавшись от той части своей души, которая страдала, обожженная молнией бога. Изак восхищался Лахом, несмотря на чудовищность избранного им пути.

Изак повернулся, чтобы посмотреть, куда направился генерал, но ему помешал снег и множество знамен вокруг – генерал исчез, затерявшись среди флагов и гербов. Форма дворцовых гвардейцев была строгих цветов – черная с белым – такой выбор отражал бескомпромиссность Бахля. Форма очень шла Лаху, особенно после долгого похода, когда грязь несколько выровняла контраст цветов.

Армия очень медленно шла вперед, и в нее по дороге вливались все новые войска. По мере продвижения через Тебран, Нелбов и Данву и похода вдоль границ Амаха и Вера в рядах прибавлялось все больше ярких цветов. Четсы называли фар-ланскую кавалерию «стальными павлинами» – всадники казались чопорными и высокомерными, но все-таки устрашающими, несмотря на свои шелка и кружева.

В настоящий момент в армии было уже восемь сюзеренов, включая кранна, одиннадцать графов, около пятидесяти маршалов и шесть сотен рыцарей. Сотни знамен и эмблем, вымпелов и мундиров смешались в пеструю кутерьму, казавшуюся особенно яркой на фоне унылого зимнего леса. Каждый аристократ посчитал своим долгом формально представиться кранну, но Изак сумел запомнить в лицо только сюзеренов. Остальные дворяне слились для него в нечто помпезное и церемонное.