Ленинград, 1960 Видения в долине Взбегу на холм и упаду в траву. и древностью повеет вдруг из дола. Засвищут стрелы, будто наяву. Блеснет в глаза кривым ножом монгола. Сапфирный свет на звездных берегах, и вереницы птиц твоих, Россия, затмит на миг в крови и жемчугах тупой башмак скуластого Батыя!.. И вижу я коней без седоков с их суматошным криком бестолковым, Мельканье тел, мечей и кулаков, и бег татар на поле Куликовом… Россия, Русь — куда я ни взгляну! За все твои страдания и битвы — люблю твою, Россия, старину, твои огни, погосты и молитвы, твои иконы, бунты бедноты, и твой степной, бунтарский свист разбоя, люблю твои священные цветы, люблю навек, до вечного покоя… Но кто там снова звезды заслонил? Кто умертвил твои цветы и тропы? Где толпами протопают они, там топят жизнь кровавые потопы… Они несут на флагах черный крест! Они крестами небо закрестили, и не леса мне видятся окрест, а лес крестов в окрестностях России… Кресты, кресты… Я больше не могу! Я резко отниму от глаз ладони и успокоюсь: глухо на лугу, траву жуют стреноженные кони. Заржут они, и где-то у осин подхватит эхо медленное ржанье. И надо мной — бессмертных звезд Руси, безмолвных звезд сапфирное дрожанье… Ленинград, 1960 Березы Я люблю, когда шумят березы, когда листья падают с берез. Слушаю, и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез… Все очнется в памяти невольно, отзовется в сердце и крови. Станет как-то радостно и больно, будто кто-то шепчет о любви. Только чаще побеждает проза. Словно дунет ветром хмурых дней. Ведь шумит такая же береза над могилой матери моей… На войне отца убила пуля. А у нас в деревне, у оград — с ветром и с дождем гудел, как улей, вот такой же поздний листопад… Русь моя, люблю твои березы: с ранних лет я с ними жил и рос! Потому и набегают слезы на глаза, отвыкшие от слез… Ленинградская обл.,
пос. Приютино, 1957 «Мы будем cвободны, как птицы…» – Мы будем cвободны, как птицы, — ты шепчешь и смотришь с тоской, как тянутся птиц вереницы над морем, над бурей морской… И стало мне жаль отчего-то, что сам я люблю и любим… Ты птица иного полета… Куда ж мы с тобой полетим?! Ленинград, март, 1962 Утро утраты Человек не рыдал, не метался в это утлое утро утраты. Лишь ограду встряхнуть попытался, ухватившись за копья ограды… Вот пошел он, вот в черном затоне отразился рубашкою белой. Вот трамвай, тормозя, затрезвонил: крик водителя: – Жить надоело?! Шумно было, а он и не слышал. Может, слушал, но слышал едва ли, как железо гремело на крышах, как железки машин грохотали… Вот пришел он, вот взял он гитару, вот по струнам ударил устало… Вот запел про царицу Тамару и про башню в теснине Дарьяла. Вот и все… А ограда стояла. Тяжки копья чугунной ограды. Было утро дождя и металла. Было утлое утро утраты… Ленинград, 1960 Сто «нет» В окнах зеленый свет, странный, болотный свет.. Я не повешусь, нет, не помешаюсь, нет… Буду я жить сто лет, и без тебя – сто лет. Сердце не стонет, нет, Нет, сто «нет»! Ленинград, сентябрь, 1961 Ненастье Погода какая!.. С ума сойдешь: снег, ветер и дождь-зараза! Как буйные слезы, струится дождь по скулам железного Газа… Как резко звенел в телефонном мирке твой голос, опасный подвохом! Вот, трубка вздохнула в моей руке осмысленно-тяжким вздохом, и вдруг онемела с раскрытым ртом… Конечно, не провод лопнул! Я дверь автомата открыл пинком и снова пинком захлопнул!.. И вот я сижу и зубрю дарвинизм. И вот, в результате зубрежки — внимательно ем молодой организм какой-то копченой рыбешки… Что делать? — ведь ножик в себя не вонжу, и жизнь продолжается, значит!.. На памятник Газа в окно гляжу: Железный! А все-таки… плачет. |
