— Вы понимаете важность вашего показания?

— Прекрасно понимаю. И поэтому опасаюсь ошибиться. Не могу заявить, что на сто процентов уверен. Я бы сказал, что уверен на 75 %. И на 25 % сомневаюсь.

— Видите ли, мистер Сторм, мы такой ответ не можем принять. Вы или уверены, или не уверены. Уверенность не знает процентов. Или сто процентов, или ноль. Отвлекитесь от эмоций. Забудьте, что перед вами человек. Вы бухгалтер. Перед вами колонка цифр. Правильный ответ один. Да или нет. Повторим попытку.

Снова ввели Гэри.

Сторм повысил процент.

— 90 %,— шепнул он стоящему рядом лейтенанту. — И все же…

— ДА иди НЕТ!

— Я не могу сказать «нет», если я на девяносто процентов уверен. Но…

— ДА или НЕТ!

Медленно и тихо, с колебаниями:

— Да.

Гэри Северн не издал ни звука. Какой прок говорить, если тебя не слушают?

Детектив Роджерс видел и слышал то же, что и все присутствующие. Поводов для высказываний у него не было.

Продавец газет Майк Москони неудобно скрючился на стуле и беспокойно вертел в руках шляпу, отвечая полицейским.

— Нет, имени его не знаю и дома не знаю, где живет, направление только. Но с виду-то всегда отличу. И он правду говорит. Он всегда у меня газету берет. За весь год раз-другой пропустил, не больше.

— Но раз-другой пропустил! — настаивал лейтенант. — Меня интересует двадцать второе июня.

Газетчик даже выпрямился на стуле.

— Ну откуда ж мне знать-то. Я там каждый божий день, господа, но точно число сказать… Вот разве погоду мне скажете в этот день!

— Погоду на двадцать второе июня! — приказал лейтенант.

Прибыли данные о метеоусловиях.

— Ясная, тихая погода. Температура…

— Тогда, как Бог свят, господин хороший, купил он у меня газету в тот вечер. А не было его, когда…

Но это лейтенанта уже не интересует.

— Сколько у него уходило времени на покупку газеты? — надавил лейтенант на другой пункт.

— Ну, долгое ль дело, газету купить? Сунул три цента, экземпляр в руку, разве если сдачу получить… да и был таков.

— Вот еще что вы нам не сказали. В какое время точно покупал он газету? В то же самое каждый вечер или в разное?

Об этом Майку Москони не нужно долго размышлять.

— Всегда в одно и то же время. Каждый день. Он всегда берет ночной выпуск «Герадьд-Таймс», а она прибывает без четверти полночь. И он это точно знает.

— И двадцать второго июня?

— В любой день, все равно какой. Каждый день между половиной и без четверти двенадцать.

— Вы свободны, мистер Москони.

Москони вышел. Лейтенант повернулся к Северну.

— Убийство произошло в десять. Что это за алиби?

— Другого у меня нет, — глухо ответил Северн.

Уильям Гейтс вовсе не выглядел преступником. Внешность типичного преступника существует лишь в воображении широкой публики. Ну как мог оказаться уголовником неуклюжий, добродушный с виду здоровяк, медлительный в движениях и в соображении?

— Вы от меня чего ждете? Скажу я: «Нет, это не он», — значит, я там шуровал, только с кем-то другим. А если я скажу: «Да, тот самый», — значит то же самое, опять же я там отметился. Не-е, мне мистер Страсбургер все растолковал про ваши уловки. Вы еще спросите, перестал ли я жену колотить. — Он ухмыльнулся. — Все, что я скажу, это что меня там на дух не было. И откуда мне знать, тот это парень или не тот. Перво-наперво я сам не тот парень. — Для убедительности Гейтс стукнул себя кулаком в грудь. — Сначала первого парня найдите, а потом про второго толкуйте.

Он еще раз мило улыбнулся. Чуть заметно.

— А вот еще скажу я вам, и сейчас, и потом повторю, как на духу, что я этого парня за всю жизнь в глаза не видел.

Лейтенант тоже мило улыбнулся.

— И вас на Фаррагат-стрит в тот вечер не было? И к убийству сержанта О'Нейла вы отношения не имеете?

— Правда ваша, начальник. Золотые слова, — безо всяких улыбочек кивнул Гейтс.

Уильям Гейтс медленно поднялся на ноги. Спокойно, уверенно, как обычно. Обтер ладони о штаны, как будто собирался кому-то пожать руку. Последнее рукопожатие — со смертью.

Не особенно-то он ее боялся. И не потому, что храбрец. Фантазии не хватало. Если поразмыслить, то всей жизни у него остается не больше десяти минут. Но Гейтс жил текущим моментом, и так далеко вперед не заглядывал. Не мог представить себе смерть, а потому и не психовал попусту, как иные на его месте.

Но что-то его все же заботило. По наморщенному лбу сразу видно.

— Вы готовы, сын мой?

— Готов.

— Обопритесь на меня.

— Не надо, отец. Ноги держат. Тут близко, осилю.

Он вовсе не шутил.

Вышли из камеры смертников.

— Слышь, отец, тот парень, Северн, — торопливо забормотал вдруг Гейтс, — он за мной через пять минут. Я-то ладно, я за дело. Я чего не признавался — думал, отсрочка или помилование выйдет… Я О'Нейла порешил. Но второй парень, мой подручный, это никакой не Северн. Слышь, отец? Второй парень — Донни Блейк. А Северна этого я в жизни не видал, пока не влип. За ради Бога-душу-матери, скажи им, отец, извини, что ругаюсь. Пять минут еще осталось.

— Почему же ты так долго медлил, сын мой?

— Я ж говорю, помилование… И я сказал надзирателю. Похоже, он мне поверил, да кто он для них, для начальства-то… Скажи им, отец! Тебя послушают. Ты мне веришь. Мертвые не врут!

Голос его зазвучал громче.

— Скажи, чтобы не трогали того парня! Не было его там, не было!

И священник впервые в жизни услышал самую странную последнюю просьбу от осужденного на пути к месту казни.

— Отец, не ходи дальше со мной. Не трать времени, беги, скажи им!

— Молись, сын мой. Молись за себя.

— Отец, мне тебя не надо! Иди, иди, сними груз с сердца! Не дай им зазря убить парня!

Что-то холодное коснулось его темени. Священник медленно убрал руку, отступил в жизнь.

— Отец, ты мне обещал!

На лицо упал капюшон, речь стала невнятной.

Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…

— Элен, я люблю тебя… — голос утомленный, хриплый.

Капюшон падает на лицо, слов больше не разобрать.

Электричество пригасло, вспыхнуло, пригасло…

Таблицы для проверки зрения на стене больше нет. Проку-то от нее… Снова входит миссис Новак. Опять при спицах и клубках, но вяжет что-то другое, другого цвета и фасона. Она сдержанно кивает присутствующим, как полузабытым знакомым. Садится, склоняется над вязанием, спицы деловито шевелятся, копошатся, роются в шерсти. Люди входят и выходят, но она не замечает окружающих.

В поле зрения направленных книзу глаз появляются кончики башмаков, как будто нарочно привлекающих ее внимание. В комнате ни звука.

Миссис Новак равнодушно поднимает и снова опускает голову, но тут же вскакивает, схватившись за горло. Вязанье летит в сторону, клубки откатываются к стене. Дрожащий палец миссис Новак направляется на хозяина башмаков.

— Он… Он! Тот самый, который бежал мимо моей лавки, когда убили полисмена!

— Но в прошлый раз вы говорили…

Она бьет себя по лбу.

— Да. Да. Тот похож. Похож, понимаете? А это — тот самый! Зачем только вы меня в тот раз привели! Не пришла бы — не ошиблась…

— Другие так же ошиблись, — утешает лейтенант. — Полдюжины очевидцев, и все ошиблись.

Она не слышит. Лицо ее сморщилось, из глаз льются слезы. Кто-то поддерживает ее, другой подбирает клубки и спицы…

— Я убила его!

— Мы все убили его, — невесело признает лейтенант.

Донни Блейк сидит на стуле, за ним стоит детектив с газетой в руках. Детектив разворачивает газету и держит ее перед лицом Блейка, как будто предлагая почитать.

В дверь входит бухгалтер Сторм, садится на стул напротив, туда, где сидела до него миссис Новак. Он видит группу детективов, один из которых спрятался за газетой.

— Прошу вас смотреть на газету, — обращается к нему лейтенант.