— Сворм, похоже, пытался смыться, — заметил Дьюэйн. — И ему почти удалось, скользкому прохвосту.

Барнаби поглядел в ту сторону: Кокси Сворм лежал ничком на краю площадки, коленями на полу, туловищем на сцене. В спине его зияли три отверстия, кровь стекала на пол.

— Как будто рука свыше управилась, — задумчиво сказал капитан. — Судьба — она, наверно, все же есть…

— Почему? — не понял Галлаген.

— Точно так же погиб тот маленький мальчик, — ответил Барнаби и отвернулся.

Существует множество различных мнений по поводу того, кто был наиболее влиятельным писателем двадцатого столетия. Среди прочих имен называется и Дэшил Хэммет.

В начале двадцатого века писатели, отступая от высокопарного и претенциозного стиля Генри Джеймса и его предшественников из Викторианской эпохи, начали тяготеть к созданию прозы безыскусной и стремительной. Позднейшие исследователи, как правило, особенно выделяют в связи с этим несомненную мощь таланта Эрнеста Хемингуэя.

Но кто явился вдохновителем самого Хемингуэя?

Это был… Хэммет.

Даты публикаций отражают строгие факты, не содержащие в себе никакой мистики.

Первый рассказ Хэммета из его знаменитого цикла «Оперативник» («Continental Ор») появился в журнале «Черная маска» 1 октября 1923 года. В последующие годы образ крутого и харизматического частного сыщика часто фигурировал в различных литературных произведениях.

Первая книга Хемингуэя — «В наше время» — была опубликована в 1924 году в Париже ограниченным тиражом, а в США напечатана в количестве 1335 экземпляров лишь в октябре 1925 года. К этому времени Хэммет был уже состоявшимся и пользовавшимся огромной популярностью автором. Он регулярно печатался практически во всех крупных журналах того времени, специализировавшихся на «криминальном чтиве».

Вкупе с безымянным оперативником «Континентального детективного агентства», Дэшил Хэммет (1894–1961) создал образ Сэма Спейда, ставшего героем наиболее знаменитого из всех американских детективных романов, когда-либо написанных или экранизированных, — «Мальтийский сокол». Первоначально этот роман (как, впрочем, и все последующие романы Хэммета, кроме «Худого человека») печатался по главам в «Черной маске».

Написанный Хэмметом на пике его успеха и творческого мастерства рассказ «Коварные сиамцы» был опубликован автором в журнале «Черная маска» в марте 1926 года, за год до того, как там начали печатать главы его первого романа «Красная жатва».

Он появился, когда я, расположившись возле кассы в приемной сан-францисского филиала детективного агентства «Континентал», неотрывно следил за тем, как Портер проверяет мой расходный счет. Незнакомец был одна кожа да кости, высокий и с безжалостным лицом. На его широких плечах мешковато висела серая одежда. В лучах заходящего солнца, лучи которого пробивались сквозь неопущенные жалюзи, его лицо своим цветом напоминало новые коричневые туфли.

Он открыл дверь рывком, а потом в нерешительности застыл на пороге; костлявая ладонь судорожно сжимала ручку распахнутой двери. Однако в лице его не было растерянности. Неприятное и отталкивающее, своим выражением оно создавало впечатление, будто его обладатель припомнил нечто на редкость неприятное.

Томми Хауд, наш веснушчатый и курносый паренек-посыльный, поднялся из-за стола и приблизился к барьеру, разделявшему офис.

— Что вам уго… — начал было Томми, но осекся.

Человек отпустил дверную ручку. Он обхватил тощими руками свои плечи; его рот разверзся в зевке, не имевшем ничего общего с обычной непринужденной зевотой, и так же резко закрылся. Губы человека скривились, явив желтизну плотно сжатых зубов.

— Проклятие! — пробормотал он с отвращением и рухнул на пол.

Я перемахнул через барьер, миновал распростертое тело и выскочил в коридор.

Через четыре двери от нас Агнес Брейден, пышная особа тридцати с чем-то лет, которая вела публичные курсы стенографии, стояла у своего офиса, готовая войти.

— Мисс Брейден! — прокричал я, и она обернулась, ожидая, когда я подойду. — Бы видели человека, только что зашедшего в наш офис?

— Да. — В ее зеленых глазах зажглись огоньки. — Высокий мужчина, поднимавшийся в лифте вместе со мной. А что?

— Он был один?

— Да. Именно так, на этом этаже вышли только он и я. А в чем дело?

— Вы никого не заметили рядом с ним?

— Нет, хотя в лифте я не обратила на него внимания. А что такое?

— Он вел себя странно?

— Я этого не заметила. Случилось что-нибудь?

— Благодарю вас. Позднее я заскочу к вам и все объясню.

Я обежал все коридоры на нашем этаже, но ничего не обнаружил. Когда я возвратился в офис, тощий субъект по-прежнему лежал на полу, правда, уже перевернутый на спину. Как я и полагал, он был мертв. Наш Старик, осматривавший тело, при моем появлении как раз поднимался с колен. Портер висел на телефоне, пытаясь дозвониться до полиции. Глаза Томми Хауда на побелевшем лице смотрелись как голубые полтинники.

— В коридорах никого, — сообщил я Старику. — Этот тип поднялся на лифте вместе с Агнес Брейден. Та заявила, что он был один и к нему никто не приближался.

— Ясненько… — Голос Старика и его улыбка были исполнены такого елея, что казалось, будто труп возле его ног — лишь фрагмент узора на ковре. Полвека сыскной работы оставили в нем эмоций не более чем в бильярдном оценщике. — Похоже, его пырнули ножом в левую часть груди; довольно-таки обширная рана, которую он пытался заткнуть этой вот шелковой тряпицей, — нога Старика коснулась бесформенного комка красноватой ткани на полу, — которая прежде была саронгом.

День нынешний для Старика — это отнюдь не вторник, а предположительно вторник.

— На теле этого субъекта, — продолжал он, — я обнаружил девятьсот долларов в разных банкнотах, а также немного серебра; золотые часы и карманный нож английского производства; еще японская серебряная монета в 50 сен;[2] табак, трубка и спички; расписание Южной Тихоокеанской линии; два носовых платка без ярлычков прачечной; карандаш и несколько листков бумаги для письма; четыре двухцентовых почтовых марки; ключ с биркой «Отель Монтгомери. Комната 540». Его одежда выглядит как новая. Вне всяких сомнений, мы почерпнем из нее что-нибудь еще при более углубленном изучении, каковым, однако, я не намерен заниматься до прихода полиции. А тебе покуда лучше отправиться прямиком в «Монтгомери» и поглядеть, что там можно выяснить.

Первый же человек, на которого я натолкнулся в вестибюле отеля «Монтгомери», оказался именно тем, кто был мне нужен: тамошним охранником Педерсеном, светлоусым экс-барменом, разумевшим в сыске не более, чем я в саксофонах, но неплохо разбиравшимся в людях и в том, как к ним найти верный подход, что вполне соответствовало букве его нынешней профессии.

— Хелло! — приветствовал он меня. — Счет знаешь?

— Шесть — один, Сиэтл, конец четвертого. Кто обитает в пятьсот сороковой, Пит?

— Да ведь игра-то не в Сиэтле, олух! В Портленде! Человек, чье гражданское самосознание не развито в должной степени, и даже представления не имеющий о том, где играет его команда…

— Завязывай, Пит! У меня нет времени на то, чтобы забавляться с этой детской чепухой. Один мужик только что рухнул замертво в нашем заведении с ключами от пятьсот сороковой.

На лице Педерсена проступили пятна гражданского самосознания.

— Пятьсот сороковой? — Он уставился в потолок. — Это, должно быть, тот тип, Раундс. Рухнул замертво, ты говоришь?

— Замертво. Грохнулся на пол прямо посреди комнаты, имея ножевое ранение. А этот Раундс, что он был за человек?

— Я так вот сразу о нем не слишком много смогу рассказать. Высоченный и тощий, с дубленой шкурой. Я бы даже не обратил на него внимания, если бы не его болезненный вид.